Крик коростеля

И Сергей Александрович стал вспоминать, как его поразило перемещение буровых вышек в тайге по болотам.

«А мы тут живем — никуда не спешим, — тихо, будто комар, завел свое Пшенкин. — А маемся, трудимся тоже. Лес насаждаем… Лес охраняем… Посадки прореживаем — дручок заготавливаем… Ругань, угрозы выслушиваем, когда порубщика с топором ловим. Шкурой рискуем! Так-то… И гнус нас жрет не меньше, чем там — на ваших промыслах. И рубаха от пота солью коробится. И чирей простудный спину дырявит. Та же самая маета человеческая! А рублик какой у нас?! — Он сощуром придвинул к гостю злое лицо. — Короткий, куцый рублишко! А портретов, картин с нашего брата не списывают!»

Туся, вздохнув, оттолкнула чашку с недопитым чаем, убрала со стола руки. Неловко ей было смотреть на отца, слушать его похвальбу, недовольства.

Вот сидит, выставляет себя отважным, рачительным лесником, стражем заповедной кедровой дачи, а ведь всей округе известно, что он потакает порубщикам, из страха отмщения не ловит воров за руку. Старики в Петушках говорят, что прежде порядка в борах было больше… Шишок зеленых не били, плодоносящих ветвей не уродовали, костры на корнях деревьев не разводили, подрост не ломали. А сейчас загляни в глубину кедрача и полюбуйся, что там творят неблагодарные, черствые люди!

Помнит Туся, что один год чуть было не сняли отца за нерадивость и попустительство, но Автоном Панфилыч выкрутился… Умеет… Где надо подмазать — подмажет. Где есть расчет на колени упасть — упадет не моргнув глазом. И заступников много. «Уйма и тьма», как он сам говорит. Не зря, недаром гостят у него «козырные» люди…

Туся раньше не допускала подобных мыслей об отце или матери, считала, что нет у нее права родителей осуждать. Что ей надо? Заботятся… Кормят… Хорошо одевают… Две шапки имеет — песцовую и лисью… И в университет она поступала не без родительской помощи… Брат Вакулик учится в техникуме — тоже, слыхала она, «колеса телеги мазали». Все идет по пути, и, казалось бы, что еще надо? До поры до времени Туся и к жизни родительской не приглядывалась. А когда, повзрослев, поняла, что так им жить не годится, то и почувствовала в себе стыд. Но протеста открыто не выражала — мирилась.

Однажды, правда, она впервые не вышла кого-то встречать и бросила матери:

«Идите сами! Все я да я…»

Ушла к себе и весь день на глаза никому не показывалась.

Что было потом наутро! Настоящей грозой разразились родители. Отец за ремень взялся было, но мать руку его отвела. Тусю здесь никогда не били еще. А Вакулику — доставалось…

* * *

После слов Автонома Панфилыча о «тощем» рубле беседа осеклась. Сергей Александрович поблагодарил за гостеприимство и вышел в сени выкурить перед сном сигарету. Колчан злобно забухал осипшим басом.

Соснин спокойно смотрел в клыкастую морду собаки, курил, прислонясь к косяку. Легкий, светлый настой мыслей и чувства приходил к нему часто в Нюрге, на его даче на берегу Оби…

Все удивительно в жизни, все питает способную к впечатлениям натуру, но, пожалуй, сильнее всего поражает неожиданность, негаданность. Ну, думал ли он, что, зайдя на ночлег в первый попавшийся дом, встретит её, эту забавную девушку, хрупкую, с косами (кто теперь носит косы!), тонколицую, с большими глазами цыганки, восторженными и пугливыми.

Думал ли? Нет…

Такой он запомнил ее, и такой она нынче снова предстала пред ним. Первая беглая встреча на выставке, их короткий и сбивчивый разговор… Ему было отчего-то приятно и мило болтать с ней, отвечать на ее наивные вопросы… А потом отвлекли его посетители, те, кто знал хорошо художника Соснина, знал давно и, выходит, имел на него больше прав… И она растворилась, исчез ла в толпе людей… Неужели так могло быть, чтобы он ее никогда уже после не встретил? Могло быть, но не случилось. Что за этим скрывается: случайность, некое повторение, или тут заключен важный смысл?

Сигарета погасла. Уходить из сеней не хотелось, но Фелисата Григорьевна позвала Соснина отдыхать…

* * *

Туся была переполнена впечатлениями этого вечера. Художник Соснин в их доме! Какой, правда, доступный, простой в обращении, мягкий и даже стеснительный человек. Тусе было известно, что с последнего вернисажа шесть работ его попали в Москву, а там их купили в Японию и куда-то еще. Соснин был в нескольких зарубежных поездках и много путешествовал по своей стране. Манили его Север и Дальний Восток… Интересно было бы послушать его рассказы об этом, но отец влез в разговор со своим хвастовством, и Сергей Александрович умолк. Туся была недовольна, но ее недовольство смягчалось тем, что мать сегодня в кладовку и погреб ходила сама, не гоняла дочь, как принято было всегда, не одергивала, не поучала. Сегодня Туся сидела как равная, выражала собственные суждения и взгляды и не подстраивалась под родительский тон. Ни мать, ни отец не посмели ее перебить…