Крик коростеля

«А кто его спрашивает?»

Она замешкалась и соврала наугад:

«Его натурщица…»

В трубке был шепоток, потом наступило молчание, кто-то кого-то о чем-то спрашивал, а после сказали:

«С удовольствием бы пригласили, но он под Москвой, в Доме творчества… Когда будет? Не раньше чем через месяц. Заходите, звоните…»

Туся медленно повесила трубку. Вспомнилась строчка в конце своего письма: «Возьмите меня, увезите куда-нибудь! Так одиноко и тяжело, что вы себе даже и не представите…»

Но сейчас после звонка в художественный фонд, Тусе было еще больнее и горше. И снова на помощь пришли облегчающие, утешительные слезы. Еще раз наплакавшись, Туся замерла, затаилась со своей тоской в душе, как замирает и затихает куст или дерево с наступлением длительной стужи.

Но и кусту или дереву, видно, тоже дано предощущение того, что стужа отступит, сколько бы ей ни царствовать, солнце, тепло возвратятся, и соки забродят, и жизнь будет продолжаться…

Туся Пшенкина верила, что ответ придет, что письмо ждет его и дождется… Художники передадут. Должны передать!

…Ответ она получила в начале апреля.

«Милая Туся! — писал Сергей Александрович. — Я, честное слово, растерян, я не знаю, как с вами быть! Допускаю: у вас увлечение, порыв. Чистое, новое для вашей души чувство. Так я понимаю вас, так расцениваю ваш шаг. Поверьте — это пройдет! Непременно пройдет, ведь все проходит. Нет, я не хочу быть черствым, сухим человеком. Я просто себе представил, что скоро весна. Она принесет нам всем облегчение и обновление…

Сужу по себе: весной я особенно жадно и страстно работаю, вслед за льдом уплываю на север, в свой маленький домик на берегу Оби, в Нюргу. Набираюсь там впечатлений, а после сажусь в тишине обдумывать и писать до ледостава! Когда увлечен своим делом, тогда как-то не замечаешь времени: его просто-напросто не хватает.

Будьте здоровы! Не обещаю заехать к вам. После той дикой ночной истории неловко переступать ваш порог…»

Он ей отказывает! Он не желает ее с собой брать! Он даже не хочет к ним заглянуть на часок! Что делать? Забыть? Стать в гордую позу? Нет, это сверх ее сил… И она ему снова и снова писала — более сдержанно, зато настойчиво. И убедила его, что поездка летом нужна ей, поездка именно с ним. Нужна «для познания жизни». Эти слова она подчеркнула пунктиром. И он ей ответил: «Решайте с родителями. Они у вас люди, на мой взгляд, странные, но и они будут тысячу раз правы, если вас не отпустят. Даже под честное слово…»

* * *

Никто бы из дома не отпустил ее никогда, если бы Туся упорно не стала внушать родителям, что сразу же после весенней сессии она должна ехать на север Оби в экспедицию — собирать фольклор, записывать нарымский старожельческий говор для словаря, который собирается издать университет. Фелисата Григорьевна с причитаниями и приговорками замахала на дочь руками, но Туся твердо сказала ей:

«В строительный отряд не спустили! Раз. В программную экспедицию не пускаете! Два. А у нас в деканате начальство сменилось, строгое. Не будет зачета по практике — запросто могут отчислить из университета!»

Довод подействовал. Мать начала собирать дочь в дорогу.

* * *

Они стояли на палубе белого парохода — она и Сергей Александрович. Пассажиров не густо: сезон массовых отпусков еще не настал. Соснин свободно купил две одноместные каюты…

«Я счастлива! — улыбается Туся и смотрит вдаль, где в сиреневой заволоке медленно оседает, клонится к горизонту медное солнце. — Впервые в жизни отважилась я поехать. Разве это нормальная была жизнь — никуда-никуда не ездить? Держали в клетке и петь еще заставляли!»

«Дорога, по-моему, живет в крови каждого человека, — отвечал Сергей Александрович, облокотясь на поручни рядом с ней. — Я — непоседа. Певек, Уэлен, Камчатка, Ямал… Голодал, раз едва не замерз, но — чем труднее поездка, тем она памятнее. И манит скорее опять навьючить на себя рюкзак потяжелее!»

«И на пароход я сегодня впервые по трапу взошла. Не будь вас, наверно, этого долго б еще не случилось… Смотрите, красиво как! Вечер… Закат… Большая-большая река…»

«Со мной, Туся, это все с детства. Я наши сибирские реки люблю. Ширь… Разлив… Медлительная сила… Все в них волнует меня! И тихая гладь с переливами, и набежавшая рябь, и волны, и черное бешенство бури, когда не знаешь, как передать красками это тревожное состояние, потому что вода и небо слились, смешались в цвете, точно расплавленные металлы. — Сергей Александрович вздохнул с какой-то милой, трогательной досадой. — А на Оби у нас именно так и бывает. Сама Обь — река по красоте, может быть, и не броская, но в ней много таится изменчивого очарования. И передать на полотне это трудно».

«Не говорите так. Я все равно не поверю!»

«Нет, я собой не очень доволен», — нахмурился Соснин, и было видно, что он не рисуется.

«А зрители — чувствуют. Ваши пейзажи непросты. В них — сила земли, величие и суровость. Я же читала отзывы о выставке. Многие зрители вас хорошо понимают».

«Не скрою — мне лестны ваши слова. Наверное, таков человек по природе своей: ему нужна похвала, как смазка для колес…»