Крик коростеля

— Сегодня поеду в рейд. Тебе уже лучше. Обойдетесь как-нибудь тут без меня, — отвечал он негромко. — Я почти и не спал. За ночь на полчаса, может, всего и забылся. И то пригрезилось, будто яр обвалился, такая огромная глыба, и прямо на рубку моего старого «Гарпуна».

— А бывает ли так? — насторожилась Ксения.

— Если причалить к обрыву, где моет, то запросто. Но «Гарпун» на приколе в широкой заводи. Там безопасно, мать. — Бобров по локоть засучил рукава халата, собираясь идти умываться и бриться. Он был возбужден, как всегда, перед рейсом. — Поперла нынче вода! Четыре весны подряд настоящего паводка не было. Помнишь, Ксения, я себе места не находил?

Ксения глядела на мужа ласково. Слава богу, взбодрился мужик у нее, сошла тень с лица, спина не сутулится. По нему и не видно, что с вечера до утра таращил глаза в потолок…

На кухне, стоя у зеркала, Бобров сейчас брился. Жесткость волос на лице понуждала его делать сперва горячий компресс, а уж потом пускать в ход помазок и бритву. Чужестранные лезвия, которыми нормальные люди могли пользоваться многократно, тупились быстро о щетину Старшего Ондатра. Смахивать такую растительность было все равно, что косить перестойную осоку.

Выбрился чисто, оглядел себя с разных сторон. Глаза с зеленцой, белки выпуклые. Привычки щуриться Александр Константинович не имел, только приспускал веки при ярком свете солнца, да еще когда мошка налетала, а это из тварей тварь — во всякую щель залезет, вкровь искусает, хотя и смотреть там не на что. У Боброва нос крупный, лоб покатый, волосы рыжеватые и на темени редкие, зато на затылке и по вискам — густые, с легкой волнистостью. Лицо красноватое от загара и ветра, черты выразительные. Тем, кто видел его впервые, запоминался он сразу.

Сбросив халат, Бобров натянул трико цвета морской волны, ткань облегла ладное тело. Александр Константинович вспомнил слова, сказанные когда-то Агафьей Мартыновной:

— Ты, Шура, если хватишь быка за рога — бык попятится!

В хозяйстве он за троих ворочал, и теще с женой этого было достаточно. Опасная служба его на них наводила страх. До поры их переживания были скрытными, но когда прошлым летом кто-то ударил картечью с берега, продырявил борт лодки, а в него по счастливой случайности не попал, Агафья Мартыновна с Ксенией в один голос взялись уговаривать оставить «Гарпун» другому, перейти на рыбозавод возить ларевки от рыбаков со свежим уловом. Тихая теща, малословная, а тут напирала на зятя во всю свою силушку. Она говорила:

«Наган на ремне таскаешь, но ты же не выстрелишь! А тать из кустов тебя завсегда на мушку возьмет. Каждый пойманный тобой вор готов зубы оскалить».

Бобров тогда громогласно смеялся, брал тещу за костлявые плечи, тормошил ее, как дитя, приговаривая:

«Не бойся, мать! Не вздыхай, Ксения! На воре шапка горит, если он даже и голоухий. Ловлю и тащу к ответу. А попустись — заплюют, засморкают…»

У Агафьи Мартыновны с Ксенией было свое понимание жизни: не задевай никого. Жить в тишине — милое дело. Были б только здоровые дети, самих не брала хворь, в хлеву бы скотина стояла поеная, сытая, а в огороде урожай поспевал. Воров ловить хлопотно. Добычу и снасти у них отбираешь, протоколы строчишь да судишься. Никогда тут не будешь угодным, хоть лопни.

В рассуждениях Агафьи Мартыновны соль была, но зять тещину мудрость принимал лишь отчасти, верил, что не у всех людей «совесть от тела отделилась». Это было его выражение, и он им частенько пользовался. И среди пойманных за руку встречались не все оголтелые. Кое-кому из таких правда нутро выворачивала: понимали — должность у мужика такая. Иные, конечно, старались подладиться: кто с ящиком водки, кто с меховой шапкой, кто с червонцами. Бобров гнал от себя деляг, иной раз побить грозился, однако стращанием и ограничивался, не заявлял никуда, надеялся душу расшевелить… Боброву не забывался его родной дед Евстрат и, как теперь, слышался дедов суровый и наставительный голос:

— Охулку на руку не клади!