Крик коростеля

Старуха вышла с ведрами на площадку, но что-то замешкалась у порога: Бобров слышал, как она там топталась.

— Шура, тут под дверью какой-то конверт, — сказала она.

Конверт был измятый (видно, долго таскали в кармане), не надписанный, не заклеенный. Бобров вынул из него клочок тетрадной бумаги, где синими чернилами наискось разбегались строки. Крупные, нарочито искривленные буквы легко прочитывались без очков. Содержание записки гласило:

«Скотина! Ты снял четыре капроновых сети на Миликурке. Верни без греха, гнусный пакостник! Положи их в дупло старой ветлы у истока Миликурки. Не вздумай сжечь! Не вздумай на рыбозавод отдать! Сети стоят денег. Вдолби, наконец, в свою баранью башку, что нам не страшно, нас много, а ты один!»

«Врете, страшно вам, страшно! Иначе не стали бы в жмурки играть со мной!»

Щеки Старшего Ондатра налились краснотой, губы сжались. Вслух он сказал спокойно:

— Написано грамотно, хотя и крайне не учтиво.

— Опять неприятное что-то? — подала голос Ксения.

— Особенного ничего. Ты спи… Если Васька зайдет со своей мадамкой, ты не ругайся, поговори душевно. Мотоцикл парню я помогу починить, вот подожду заказанные детали из города. — Александр Константинович прокашлялся и тихо притворил за собой дверь.

2

Кто бы это мог быть? Из тех, кто уже попадался Боброву на браконьерской лодке? Или кого еще не хватала его рука? Четыре больших сети, которыми полностью был перекрыт в двух местах исток Миликурка, он обнаружил и снял сразу после ухода льда. Снасти совсем новые: наплавы белые, не загрязненные илом, стень чистая, нитка тонкая, липкая: по такой паутинке рыба боком скользнет, и уже ей погибель — запутается. Ячея — сороковка, самая ходовая. Дель, кажется, нынче не поступала еще ни в кооперацию, ни на рыбозавод, ни в общество любителей охоты и рыболовства. Иначе Бобров знал бы: от него это не утаивали.

А что гадать — поступала или не поступала дель? Браконьеры могли достать ее на стороне, выменять на ценную рыбу. И в городе, и в захолустном селе теперь можно отыскать все, что угодно, была бы обоюдная заинтересованность. Не в том вопрос, где воры достали сети, а в том — чьи это ловушки и кто так нагло напирает на инспектора? Да уж мужички не простые, если клыки показывают. И не на ушицу ловили, коли столько снастей поставили! Бобров тогда выпутал из сетей и отпустил штук тридцать стерлядок и кострючков. Не одной тысячей штрафа тут пахло…

Александр Константинович уже далеко отошел от своего дома, неся в руке старый кожаный портфель, где у него хранились бумаги, запас еды, пистолет и ракетница. На «Гарпуне» был сейф, но оставлять там оружие Бобров остерегался и закрывал его дома в надежном месте.

В Медвежьем Мысу улицы длинные и широкие. Были они когда-то и грязны, и топки, в колдобинах, где черт мог увязнуть копытом. Но, обживаясь, геологи и нефтяники все тут постепенно вымостили, гравия навозили и загатили болота. Деревянные тротуары асфальт заменил, северного своеобразия поубавилось, но ездить, ходить стало легче.

Самой заметной в поселке была Солдатская улица. В тридцатых годах она называлась иначе, но во время войны с фашистами по ней начинали свой путь на фронт новобранцы, шли маршем к пристани, заполняли трюмы барж и палубы пароходов, плыли вверх по Оби к большим городам и железным дорогам. Из Медвежьего Мыса путь тогда был один — водный.

Бобров пересек самую длинную улицу поселка и вдруг, вовсе не ожидая того, увидел издалека Глушакова: Сидор Иванович прохаживался по собственной стройплощадке в трико и майке, вальяжный, осанистый, с выпирающим животом. Глушаковское чрево было, может быть, самым вместительным, круглым во всем Медвежьем Мысу, за что и попало оно Боброву на смех: прорва. На рыбалке Сидор Иванович без спора мог опрокинуть в себя ведро ухи из щучьих потрохов, а на охоте съесть пять-шесть уток, бросая в костер обглодки, а мясо запивая наваристым, жирным бульоном.

Недавно особняк Глушакова поднялся на пустыре, как терем в сказке. Бригада рабочих из леспромхоза отгрохала дом с верандой на загляденье. Баня, гараж — тоже все из новья. Плахи, вагонка, брус шли здесь по первому сорту. Старший Ондатр готов об заклад был побиться, что Сидор Иванович ловко «схимичил»: выписан был кругляк, а в кругляке кубометр дешевый. На бумаге — кругляк, а в натуре — пиловочник. Когда своя рука владыка, то превращения такого рода делаются легко. Живет директор в хорошей квартире, семьей не обременен, и особняк ему этот — укор совести.