Крик родившихся завтра

Ты что делаешь, Надежда смотрит на меня. На мои голые колени и всё остальное. Трусики черной тряпочкой валяются в пыли.

– Так надо, – говорю. Хорошо, что Иванны нет – сгинула среди столбов.

Тебе еще рано, подходит ближе, трогает за колено, и на краткое мгновение, совсем краткое, как молния, мне вдруг видится она не девочкой, а, конечно же, мальчиком. Не стрижка, не костюм, а нечто более основательное. Меня охватывает такой стыд, что я в подобном виде перед ним, от которого цепенею, задыхаюсь, вспыхиваю, а потом ору:

– Не смотри! Не смотри на меня!

Надежда послушно отворачивается и терпеливо ждет, пока я приведу себя в порядок.

Не торопись, и я не понимаю – к чему это? К тому, что должно произойти или к моей лихорадке по отряхиванию школьного платья?

Это будет совсем не так, берет меня за руку, не так, как ты представляешь.

– Ничего я не представляю, – дуюсь. Да мне и нечего объяснять. Сама ничего не понимаю. А щеки продолжают гореть. Дотла.

Возвращаемся на тропинку. Слишком узкую, чтобы идти шерочкой с машерочкой. Надежда впереди.

Я вижу Фудзи.

5

Переправа, переправа, берег левый, берег правый. Ручей прогрыз в земле глубокую ущелину. Оттуда звенит вода, пахнет свежестью. Ни перешагнуть, ни перепрыгнуть. Завалящего мостика тоже нет. Зато есть канат, натянутый между двумя опорами, и ящик. Обычный ящик из досок. Щелястый.

Надежда поочередно разглядывает нас, грызет ноготь. Будто первый раз видит.

– Троих корзина уже не выдержит, – говорит Иванна.

– Я туда не полезу, – предупреждаю на всякий случай. – Я высоты не переношу.

Надежда смотрит на Иванну. Мои слова в расчет не принимаются. Машерочке ящик тоже не по вкусу – по лицу видно. Подходит ближе, заглядывает внутрь, хватает за края, раскачивает. Канаты скрипят.

– Придется лезть, – говорит.

Кто бы сомневался. Но меня не это настораживает. Иванна уже не кренится, как подбитая башня, и на палку опирается скорее для виду. Ей гораздо лучше. В чудеса я не верю, поэтому тщательно вынашиваю предположение, что всё было театром. Или цирком. Обманом, короче говоря. Но Надежде ничего не говорю, ни словечка. Пока бесполезно.

Надо лезть, поворачивается ко мне Надежда. И взгляд виноватый. Подруга называется.

Иду в обидки. Сама не хочу, а иду. Сажусь на краю и камешки вниз кидаю. Иногда попадаю – слышен плеск.

– Ну, что же ты? – Иванне не терпится. – Надо спешить.

Кто она такая? Ее здесь вообще не должно быть. Раскомандовалась.

Не обижайся, Надежда гладит по голове, как маленькую.

– Скинь свою Иванну в ручей, – предлагаю.

Она хорошая. И нужна нам. Очень нужна.

– Вот и целуйся с ней.

Препираться бессмысленно. Это понимаю я, понимает и Надежда. Просто слабость, минутка нежности. Губы касаются щеки. Ничего особенного. Тепло и сухо. Зато полегчало. Как раз настолько, чтобы встать и залезть в чертов ящик.

Веревку надо тянуть. Иванна, вот сюрприз, не может. Поэтому это делаем мы с Надеждой, обдирая ладони. Канат слишком толстый. Под взрослую руку. Причем мужскую, а не под наши ладошки. Тяжело. Пыхтим и тянем, тянем и пыхтим. Только Иванна задумчиво смотрит на Надежду. Взгляд мне очень не нравится. Кого-то напоминает. Прищуренный.

– Мне кажется, за нами кто-то наблюдает, – говорит. – Такое же ощущение, как…

Надежда отпускает канат, вытирает пот. Висим над ручьем. Хочется пить. Жажда над ручьем.

Никого нет, Надежда смотрит на близкий берег.

– А что будет, когда мы туда доберемся? – Иванна показывает в сторону башни. – Ты об этом знаешь?

Всё будет хорошо, Надежда улыбается.

Тянем. Хочется лягнуть, чтобы каблуком Иванну по лодыжке. Но я смотрю на Надежду и успокаиваюсь. В конце концов, сейчас уже ничего не важно. Вот она – башня.

Вблизи она гораздо выше. Приходится задрать голову, чтобы проследить уходящее ввысь изогнутое ребро – в два или три обхвата с клепками. Тускло отсвечивающий металл с тонкими потеками ржавчины. Прикладываю к нему палец и получаю разряд. Слабенький, но ощутимо неприятный. Моросит слабый дождик. Капли испаряются, окутывая ребро дымкой.

Не могу наглядеться.

Токийская башня.

Хочется обнять и поцеловать, и черт с этим электричеством.

– Циклопическое сооружение, – говорит Иванна. – Впечатляет.

Палочка на плече, повязка распустилась и сползла на бедра.

– Ты знаешь, что такое резонанс Шумана? – срывает травинку, жует.

Надежда не отвечает, она тоже задрала голову и пытается рассмотреть вершину.

– Человеческий мозг излучает на частоте два и четыре герца. Ни у одного животного, даже приматов, нет подобного ритма. Два и четыре десятых герца – пульс человеческого разума. И ровно на этой же частоте атмосфера Земли обладает уникальным свойством, которое и называется резонансом Шумана. Сверхпроводимость излучения нашего разума. Кто-то считал, что именно это и доказывает гипотезу Вернадского о ноосфере. А что? Почему бы не представить, что человеческий разум – коллективное свойство? И то, что каждый из нас разумен, всего лишь обманка? Не существует человека разумного, а есть только человечество разумное. Как океан на этом… как его…