Крики прошлого

— Нет! Ты что, хочешь все оставить, как есть? Хочешь показать всему миру, что у нас можно отнять самое ценное и жить дальше? А что может быть дороже единственного наследника? Нашей крови и плоти! Нет, этого нельзя так просто оставлять! Ни в коем случае! Или же враги наши почувствуют слабину и захотят отнять остальное! Ну уж нет, нам непростительно быть слабыми, и мы всем это докажем!

— Но как?

— Раз Роман так благороден, да будет так. Мы сами сделаем из него мученика, но не забудем, кто на самом деле отнял у нас наше будущие, ведь умрем мы — и все! Некому теперь нести нашу фамилию.

— Мой род прерван…

— Да, вся история нашей семьи прекратится на нас. Но мы этого так не оставим! Мы отомстим и заставим весь мир нас помнить и бояться!

— Отомстим…

— Уважение без страха — ничто!

— Ничто! Да, ты прав! Я прав! Я должен, обязан отомстить! Я им всем отомщу! — воспрянув духом, громко вслух сказал Борис Сергеевич.

— Мы отомстим, — растянуто и с упованием прозвучало в голове. А потом бизнесмен рассмеялся. За много лет он уже забыл, как это вволю смеяться. Хотя, у него не было полной уверенности, что смех этот именно его, это никак не смущало Двардова и не могло прервать порыв радости и счастья от того, что он, наконец, действительно хотел смеяться… Ибо спящий пробудился.

Глава X Изгнание

Виктор Кротов так и сидел в своей комнате, никуда не выходя, и все, что происходило в мире, узнавал лишь благодаря Геннадию Юрьевичу да телевизору, который принесли специально для него. Только он, друг отца, навещал юношу и приносил еду. Нужно отметить, что Виктору и самому не хотелось, чтобы его кто-либо навещал. Может, ему было стыдно перед родными, а, может, это был самый обыкновенный страх. Страх за их презрение, страх за ответственность перед ними, страх за то, что они узнают правду, что он не выдержит и все им откроет. Но был один человек, которого герой наш все же хотел видеть — это его старшая сестренка. Каждый день он ждал, когда же она придет, каждый раз, как открывалась дверь, юноша надеялся, что это будет она. Но нет — в двери всегда оказывался один лишь Геннадий Юрьевич. Да, парня это огорчало, и он никак не мог понять, отчего же сестра его все не навещала. С братьями же все было понятно: они его, скорее всего, ненавидели и презирали. С мамой тоже ясно: Геннадий говорил, что самочувствие ее совсем плохое, и это он рекомендовал ей не приходить к сыну. Также он заверял, что она не держит на Виктора зла и в целом согласна с планом мужа. Для младшего Кротова эти слова были словно бальзам для души. И он просто ждал. Лежа на своей кровати, Виктор, как в детстве, заново изучил всю свою комнату. И ему было в ней уютно. Со временем в его голову стали приходить мысли, что он может просто переждать, и всё пройдет само собой. Да, что-то там в мире происходило, но его это не коснется. Молодому человеку совсем не хотелось покидать свое убежище, и вообще, чтобы его кто-то видел, слышал и знал о нем. Думал, что было бы здорово, если бы просто все его забыли, и никто не трогал. Но, к счастью, Виктор все же смог отогнать эти жалкие и трусливые мысли от себя. На это ему потребовалось три недели. Виктор решил, что все-таки в нем есть хоть немного мужества, и он хотел нести ответственность за свои деяния. Хоть его крест взял на себя отец, юноша не собирался просто отстояться в сторонке. За это время он не раз вспоминал о Кристине и Филиппе. Все задавал себе вопросы: «Как они там? Что с ними?». Ему хотелось верить, что все у них нормально. И наконец, предварительно переговорив с Геннадием, молодой человек все-таки решился выйти из комнаты. Было очень тихо. Возникало ощущение, что дом уже не жилой вовсе. Так как прислугу на время отправили в отпуск, а Надежде Алексеевне было явно не до этого: дом был не убран, все окна закрыты, и все помещение было прямо пропитано мертвецкой тишиной. Побродив по пустым комнатам, Виктор отправился в спальную родителей. Подойдя к двери, он услышал, как его мама тихонько плачет. Встал напротив и начал ждать, когда он наберется достаточно смелости, для того, чтобы все-таки войти. Даже портрет какого-то человека знатного рода, века так XIX, и тот укорительно смотрел на парня своим надменным взглядом вельможи. Неизвестно сколько юноше пришлось бы набираться смелости, если бы дверь все-таки не отворилась, и из нее не вышла Ксюша. Вид у нее был уставший, а красноватые и мокрые глаза выдавали недавние слезы. От неожиданной встречи сестренка смутилась и поначалу растерялась, но уже спустя секунду закрыла за собой дверь и обняла брата. Ожидания худшего улетучились, Виктор, в хорошем смысле, был шокирован подобной реакцией.

— Как ты, братик? — поцеловав брата в щеку, пролепетала девушка. — Прости, что я раньше не пришла к тебе. Я просто… боялась.

— Ну что ты, милая. Все хорошо, — с ее глаз потекли слезы, и Виктор еле сдержался, чтобы не последовать ее примеру. — Чего ты боялась?

— Я… не знаю. Обидеть тебя… увидеть тебя. Знай, я не считаю тебя виноватым! Ты и так, бедняжка, настрадался.