Криминалистика по пятницам [litres]

Федорчук действительно был возбужден и хихикал безостановочно, сообщая мне, что не утерпел до завтра и посмотрел отпечатки сразу. Похоже, что визит в магазин интимных товаров серьезно повлиял на его психику. Раньше я за ним такого не замечала, это что-то новенькое.

— Слушай, а можно мне эту девушку оставить в нашем музее?

Они там в своей лаборатории собирали коллекцию самых необычных объектов, с которых получили следы рук. Насколько я знаю, в экспозиции уже фигурировали: львиный зуб, купюра в десять намибийских долларов (по-моему, из одного и того же дела), обломок шасси ТУ-154, клоунский нос из красного пластика, муляж подмышечного бубона, украденный из военно-медицинского музея, и очень натуральная жаба, вылепленная из жеваной жвачки (не знаю, где взяли). Но надувная девушка стоит денег, и ее придется вернуть в магазин.

— Нельзя, — строго ответила я. — Это деморализует личный состав РУВД. Ты-то сам небось уже деморализован, а?

— Сарказм ваш неуместен, — хихикнул Гена. — Хотя, не скрою, некоторое волнение испытал, когда залезал к ней в самые сокровенные места.

— А зачем ты залезал в сокровенные места? Тебе ж сказали, где могут быть пальцы.

— Нет уж. Халтурить не приучен, надо было все посмотреть. Короче, Маша: на нем есть хорошие следы вашего покойника. У того средний палец на левой руке поврежден — скорее всего, след ожога, на подушечке пальца. Я слышал, там на руке татушка сведенная? Может, кислотой капнул, когда сводил. Так вот, мне это пятнышко уже ночами снится, я ж дактокарту трупа за эти дни наизусть выучил. И наконец вижу его в следах. Это, ясное дело, помимо совпадения папиллярного узора.

Я поблагодарила Гену и сказала, что подумаю насчет «оставить девушку».

Ну вот, круг замкнулся. Горчаков прав, маньяка нам действительно искать не надо, вон он, готовенький, лежит в холодильнике на Екатерининском. А надо искать того, кто его замочил. Но вот хочу ли я его искать, кем бы он ни был? Я расслабилась и задремала, и поэтому как-то смутно вспоминала, что Сашка меня пытался согнать с дивана, чтобы расстелить постель и уложить меня правильно.

В конце концов оказалось, что я умыта, раздета и лежу правильно, на подушке под одеялом. Рядом сопел во сне муж, в комнату нагло засматривалась луна с серого предрассветного неба. В доме напротив ни в одном окне свет не горел, все в мире спали, а вот у меня сна не было ни в одном глазу. Конечно, сон урывками к добру не приводит, теперь до утра буду ворочаться, а на работе — клевать носом.

Я встала, попила водички и прошлась по квартире. Гошкиных башмаков в прихожей на коврике не было, значит, еще болтается где-то. И только я это подумала, на лестничной площадке послышалось какое-то шевеление и приглушенные голоса. Я быстро нырнула обратно в постель и затаилась. Действительно, вскоре тихо «чмокнула» входная дверь. Ага, вот ребенок снимает кроссовки, не зажигая света, коротко шебуршится в прихожей и крадется к себе в комнату, где затихает. Ни вечернего душа, ни чистки зубов. Почему-то мне показалось, что он не один. Я честно терпела минут двадцать, потом поднялась, прокралась к прихожую и посмотрела: так и есть. У балбеса хватило ума унести куртку девочки в комнату и спрятать там, зато стоптанная девичья обувка осталась валяться в прихожей. Конспираторы… Естественно, мне уже было не уснуть, какой там сон!

А утром, в ранний час, так же тихо пошебуршив в прихожей, наш дон жуан, видимо, выпроводил ночную гостью. Во всяком случае, когда мы с Сашкой поднялись, лишней обувки на коврике уже не наблюдалось. Саша, как обычно, забросил в себя какой-то походный завтрак и умчался, а я, раз уж встала на час раньше, чем нужно, расслабленно пристроилась на кухне с книжкой, наслаждаясь редкой возможностью спокойно и с удовольствием позавтракать и заодно почитать за едой по укоренившейся с детства дурной привычке. Но покайфовать не удалось: завесившись кудрями, на кухне появился заспанный отрок. Сашка, завидев это буйное оволосение, тщательно распределенное по ушам, обычно уважительно обращается к нему: «Здравствуйте, ваше преосвященство!»

Сейчас преосвященство будет меня пытать, что бы ему съесть на завтрак. Правда, завтрак в его трактовке — понятие растяжимое, может случиться и в два, и в три часа пополудни. По общему правилу, когда встал, тогда и утро. И если я оказываюсь под боком, когда у него утро, он требует ответа, как соловей лета, но никогда не ест то, что я предлагаю. После продолжительных терзаний выбирает что-нибудь свое.

— Яичницу?…

Я молчала — все равно бесполезно высказывать свое мнение. Да и вообще, намекала ему своим недовольным видом на нарушение конвенции.

— Или мюсли? А кефир есть?

Кефир был. Но что толку — мюсли он все равно есть не будет.

— Блин, нечем завтракать. Как всегда. Может, мне творогу поесть? С ягодами?

Рассуждая вслух, он вытащил из холодильника решето с вишней и отсыпал в пиалу.

— Ма, — позвал он, — на, посмотри, хватит столько?