Криминальная империя

Старший следователь Пугачев менялся, когда впадал в азарт. Он даже как-будто молодел лет на десять. С такой убежденностью он говорил, выстраивал логические цепочки. Сейчас он стоял, заложив руки за спину, и смотрел в окно на извилистую голубую ленту реки, уходящую за зелень холмов. Если бы не мешали столбы ЛЭП, то картина бы ласкала взгляд своей первозданностью, девственностью. Мешали не только столбы, был еще один очень неприятный момент, который прервал цепь рассуждений и заставил Пугачева в задумчивости замолчать на некоторое время.

– Знаешь, Володя, – заговорил наконец Пугачев, не оборачиваясь к Черемисову, сидевшему сзади у его стола, – я что-то не замечал за тобой раньше такого раболепия перед начальством.

– Ива-ан Трофимович! – с укоризненным видом засмеялся молодой следователь.

– Да-да, Володя. Ты буквально на лету схватываешь едва заметные и небрежно брошенные намеки руководства. А закон? А долг?

Пугачеву было очень неприятно все это произносить. Для него самого его слова звучали неискренне, насквозь фальшиво, даже пошло. «Мне ли стыдить и попрекать молодого человека?» – подумал Иван Трофимович.

– Ладно, это я так, – наконец сказал он, возвращаясь к столу, – ворчу по-стариковски.

– Ну какой же вы старик? Вы еще орел, Иван Трофимович!

– Орел, – задумчиво повторил Пугачев, – орел не ловит мух. Aqvila non captat muskas.

– Что? – со смехом удивился Черемисов. – Латынь? Вот не замечал за вами раньше к ней пристрастия.

– А? Да просто запомнилось когда-то, – махнул Пугачев рукой.

У него уже начинало проходить чувство недовольства, и он устыдился того, что обрушился на Владимира с попреками.

– Так вот к чему я все это говорил, Володя: каждое свое действие нам, как прокурорским работникам, следует подкреплять конкретными приказами, когда они расходятся с определенными нормативными актами.

Пугачев хотел сказать «с законом», но смягчил формулировку.

– Все, что нельзя подшить в уголовное дело, не имеет никакого значения. Вам понятно? Или закон, на который вы ссылаетесь, либо приказ начальника, который вы туда можете подшить.

– Перестраховка, – кивнул с улыбкой Черемисов. – Сковородка.

– В смысле? Какая сковородка?

– Желательно чугунная. Для прикрытия собственного зада.

– Грубо, но верно. Ты меня понял, Володя. Все эти добрые советы, которые даются шепотком на ухо и в коридоре, когда тебя доверительно берут под локоток, ничего не стоят, в том случае если грянет проверка свыше и начальство самоустранится. Тогда можно очень глупо выглядеть, потому что придется лепетать чушь, а начальник будет делать большие глаза и иметь на это право.

– До сих пор начальство, как я понимаю, Иван Трофимович, вас всегда прикрывало. Имели вы или не имели каких-то письменных указаний.

– Ничто не вечно, Володя, под луной, – хмыкнул Пугачев.

– Тоже латынь?

– Нет, дружок, это уже Карамзин, – покачал Пугачев головой. – Но давай вернемся к нашим делам. Пиши задание. Первое: проверить состав улик с места убийства Борисова на схожесть с составом улик с места убийства Белозерцева.

– Убийства?

– Если мы будем располагать неопровержимыми доказательствами, что произошедшее – несчастный случай, я в тот же день напишу рапорт о досрочном выходе на пенсию, Володя. Второе! Подготовить план допроса Садовской. Очень тщательно взвешенный план!

– Так ее найти не могут. Может, она заболела или срочно уехала куда-нибудь к родственникам? Я уж и на работе повестки оставлял, и домой отправлял с уведомлением, и участкового напрягал…

– Вот поэтому я и говорю, что это убийство. Ты знаешь, что Садовская была любовницей Белозерцева? Нет! А я знаю. Белозерцев мертв, Садовская исчезла вместе с четырехлетним сыном и матерью.

– Мать уехала к сестре в Волгоград. Это показали соседи, это установлено через администрацию железнодорожного вокзала. Она покупала билет на свое имя и садилась в тот поезд.

– Очень вовремя, – кивнул Пугачев. – И эта женщина – важный козырь, очень важный.

И почему-то после этих слов Пугачев пожалел, что произнес их. «Болтлив я стал, – подумал он с сожалением, – стар и болтлив. Никогда и никому я до конца не расписывал своих версий и хода расследования. До последнего».