Криминальные романы и повести. Книги 1-12

Сколько он был без сознания, определить не мог. Возвращалось оно медленно, отрывочно.

Запах нашатыря, камфоры… Боль в руке на внутреннем сгибе локтя. Потом его куда-то везли на машине. Смутные видения — то Иркабаев, то человек в докторской шапочке, то испуганное прекрасное лицо молодой женщины с очень знакомыми чертами…

Окончательно Скворцов-Шанявский пришёл в себя в больничной палате. Он лежал на койке без пиджака и туфель. И уже другой врач, пожилая женщина, мерила ему давление.

— Ну, как вы? — уже совсем отчётливо услышал её голос Валерий Платонович.

Он вспомнил розовую пасть, жуткие клыки и чуть приподнял голову, стараясь разглядеть себя — за что же цапнул медведь.

— Лежите, — ласково, но настойчиво попросила доктор. — Гипертонией не страдаете?

— Нет, а что? — не понимая, почему же он в больнице, если все цело и боли в теле не чувствуется, ответил профессор.

— Давление немного подскочило, — сказала врач. — Как же так, дорогой товарищ? — с ноткой осуждения продолжала она, будто виноват был сам Валерий Платонович.

— Медведь же, не заяц… — нахмурился Скворцов-Шанявский.

— Ваш медведь стоит за дверью и плачет, — улыбнулась женщина и поднялась. — Два-три дня я вас понаблюдаю. Медсестра из приёмного покоя сейчас занята, оформим попозже. Не вставайте пока.

И вышла, оставив профессора в недоумении насчёт медведя.

В комнату буквально влетел Иркабаев, а с ним… Орыся!

Да, да, это была она, хотя узнать в молодой заплаканной женщине ту Орысю, что видел Скворцов-Шанявский в Средневолжске, было трудно.

— Валерий Платонович, умоляю, простите! — бросилась она к кровати. — Я не хотела, честное слово!

Профессор и вовсе опешил, не понимая, какое отношение имеет Орыся к тому, что он в больнице. Валерия Платоновича больше занимал вопрос, каким образом она так преобразилась. Он все ещё не мог поверить, что та невзрачная, какая-то забитая, некрасиво одетая женщина — истинная красавица!

А Орыся продолжала:

— Я так обрадовалась, увидев вас…

— Я тоже… тоже рад! — профессор схватил протянутые к нему руки. — Ругал себя, что не взял ваш адрес. Да вы садитесь, садитесь!

— Господи, я так испугалась! — присела на краешек койки Орыся. — Дура, надо было подумать!

— Объясните наконец, о чем это вы? — спросил Скворцов-Шанявский, не выпуская её рук и радуясь, что она не пытается их высвободить. Он откровенно любовался редкой красотой.

— Так это же я… — пролепетала Орыся. — Ну, лапу вам на плечо…

— Вы? — изумился профессор.

— Да, — кивнула Орыся. — Я работаю у фотографа.

Тут только до Валерия Платоновича дошёл смысл происшедшего.

Он не знал, как реагировать. «Шутка» могла плохо кончиться.

— А что, получилось довольно натурально! — бодро сказал профессор.

Он даже посмеялся над собой и попытался реабилитироваться перед Орысей, объяснив свой обморок тем, что находился под впечатлением событий, случившихся незадолго в лесопарке.

Орыся вновь стала просить прощения за легкомысленный поступок, но Валерий Платонович замахал руками:

— Полно вам, инцидент исчерпан! Нет худа без добра: вы рядом, и это чудно!

— Ну, слава богу, — немного успокоилась Орыся.

— Одного не пойму, — сказал профессор. — Вы, с вашими внешними данными, и прячетесь в шкуру!

— А мне нравится, — ответила Орыся. — Работка — не бей лежачего. На свежем воздухе. Да и понять можно… Вы знаете, как любят сниматься рядом со мной? Вернее, якобы с живым медведем! Отбоя нет!

— Я предпочёл бы в таком виде, какая вы сейчас, — улыбнулся Валерий Платонович. — Верно, Мансур Ниязович? — повернулся он к Иркабаеву, смиренно стоящему у изголовья кровати.

Тот развёл руками, закатил глаза, давая понять, что это было бы верхом блаженства.

Их беседу прервала врач, появившаяся в палате с медсестрой. Она вежливо попросила Иркабаева и Орысю удалиться, так как больной нуждался в покое. Те попрощались и вышли, пообещав навестить Валерия Платоновича завтра же.

Скворцов-Шанявский облачился в больничную одежду. Заполняя карту, врач поинтересовалась, случались ли у него подобные обмороки раньше.

— Не припомню, — ответил профессор. — Возраст, дорогой доктор! Нервы уже не те. Поверьте, я не из трусливых. Но ведь зверь!.. Не знаешь, что у него на уме. Знали бы вы меня в молодости! Шёл на вражескую пулю и не думал о смерти! Сам черт не брат!

— Воевали, значит? — уточнила доктор.

— И где! В частях особого назначения! В тылу у немцев подрывал поезда, склады с боеприпасами и горючим. Не раз случалось отбиваться чуть ли не голыми руками от вооружённых до зубов фрицев! — профессор грустно улыбнулся. — Конечно, глядя теперь на меня, в это трудно поверить. Но, как говорится, из песни слов не выкинешь, — было, доктор, было!

— Почему же трудно? — пожала плечами врач. — Тело у вас сбитое, крепкое, как у атлета.

— Эх, кабы ещё не этот чёртов жёлчный пузырь! — произнёс в сердцах Скворцов-Шанявский.

— Не волнуйтесь, вылечат, — с улыбкой обнадёжила его доктор.

Закончив оформление больничной карты, она порекомендовала профессору заснуть — это для него сейчас было наилучшим лекарством.