Криминальные романы и повести. Книги 1-14

Боюсь, меня не поймут, не так истолкуют и, как всегда, грубо осудят, но я бы за свой счет воздвиг памятник погибшему неизвестному рублю.

А деньги все время бегут. Они все время умножают знание. Они всегда умножают печаль. Вечно манят мир обманкой обещанного ими счастья.

Мираж власти. Напрасная греза свободы. Последняя надежда и мечта о вечности…

Вениамин Яковлевич Палей сказал мне:

— У нас все готово. Фогель и Кирхгоф ждут команды…

— Там никаких проблем не будет? — на всякий случай поинтересовался я.

— О чем вы говорите, Александр Игнатьич! — воздел короткопалые толстые ручки Палей. — Это железные люди. Тяжелые добропорядочные немецкие гены со штампом «орднунг»…

— Хорошо, приступайте, — скомандовал я. — Когда заколотит нашу биржу?

— Часа через полтора-два. Мы поднимем до конца торгов волну, а шторм разразится завтра…

— Как закрылись сегодня азиатские рынки? — спросил я.

Палей махнул рукой:

— Пока лежат… Это как гонконгский грипп — не смертельно, но силы заберет все…

— Все, командуйте, — ровным, будничным тоном запустил я землетрясение, которое будет много дней колотить и содрогать несчетное количество людей.

— В конце дня график биржевой сессии — мне на стол.

Кот Бойко: побег

Через окошечко-амбразуру забуксиренното прицепа-фургончика я видел, как из кабины вылез Карабас. Обошел вокруг моего колесного ящика, загремел рукояткой, открыл заднюю створку фургона и опустил ее до земли — замечательный скат-пандус для карабасового мотоцикла «судзуки».

— Ну, что лыбишься? — строго спросил Карабас.

— Привет, земеля! Приехали эти козлы?

— Вон они стоят, как по уговору прикатили, — показал мне через окошечко-амбразуру Карабас на черный «мерседес» у ворот.

— Тогда с Богом…

Мы скатили по пандусу могучий сверкающий мотоцикл, одним толчком кик-стартера я запустил двигатель, машина гулко рявкнула и тихо зарычала сытым звериным бурчанием. Отсюда, из-за угла прицепа, я видел, как водитель-охранник, заслышав звук мотоцикла, оторвался от газеты, покрутил головой в разные стороны, но так и не разглядел нас за стенкой фургона, успокоился и вновь погрузился в чтение. Вот колхозан! Тоже мне — избу-читальню сыскал!..

— Давай, Карабас, проваливай! Тебе здесь больше нечего делать…

— Одного оставлять тебя… боязно как-то… — сомневался Карабас.

— Ну-ну-ну! Ты мне не мути воду! Делай, как договорились…

— Знаешь, Кот, если что не так, помощь может понадобиться! — И он потрогал приклад помповика «мосберг» под сиденьем.

Я обнял его за необъятные плечи.

— Не очкуй, Карабас, все путем будет! А если что не так, помощь мне санитары в морге окажут, — рассмеялся я. — Поезжай, земеля…

Карабас вздохнул, направился в кабину. А я подпрыгнул, сделал «козью ножку» в повороте, плавно опустился на седло, от всего сердца дал форсаж, и «судзучка» во всю мощь ее необъятной японской души рванула с гулким слитным ревом вперед по аллее. Охранник-читатель, чудило грешное, глянул лениво в заднее обзорное зеркало — кто это еще там шумит на его территории, а я уже завалил мотоцикл на бок, довернул руль направо и по короткой дуге, объехав «мерседес», с грохотом и дробным рокотом прогремел через ворота, миновал под трибуной арку и ворвался на просторный зеленый овал стадиона.

Я мчался по гаревой дорожке, опоясывающей футбольное поле, на котором два десятка ребят в разноцветной форме с азартом гоняли мяч. За сетками футбольных ворот маячили смутные фигуры телохранителей. Стадионная радиотрансляция лупила на всю катушку быструю развеселую музыку. «Ой, мама, шика дам я», — грозился Филька Киркоров. Я катил, как на спидвее, на поворотах машина ложилась на грунт так, что я почти касался коленом земли.

У центральной линии сделал подскок и рванул на поле. Ой, мама, шика дам я!

Изумрудный пружинисто-мягкий газон я сек наискосок, направляясь к группе игроков на правом фланге. Ребята в изумлении замерли, пораженно глазея на необычайный аттракцион, беспризорный мяч одиноко катился по полю, телохранители, ногастые шкапы, шустро бежали от ворот к центру, как две Онопки.

Я сбросил газ, крутанулся на заднем колесе — мотоцикл плавно катился мимо восхищенных ребят. Сорвал с себя шлем и заорал оцепеневшему принцу-наследнику империи «РОСС и Я»:

— Ванька! Ванька! Обормот! Бегом ко мне!.. — и махал ему ночным горшком своего гоночного шелома.

Худой голенастый вьюнош бросился ко мне — Ванька споро бежал параллельно медленно плывущему мотоциклу. Это было похоже на плавное заторможенное движение во сне — сердце-метроном вышибало секунды, оставленные мне погоней.

— Кот! Кот Бойко! Это ты?! — кричал, захлебываясь, Ванька.

— Бегом, Ванька!.. Некогда! На подвиг — одна секунда! Прыгай!..

— А как же… — на миг растерялся паренек. На лице его была мука — он разрывался. Он ничего не понимал, но душа его — в страдании и испуге — сдавала первый экзамен личности, наверное, впервые он делал выбор между свободой и долгом.