Криминальный гамбит

Понедельник — день тяжелый, в этом окончательно убедился лейтенант милиции Юрий Астафьев, вошедший утром в девятый кабинет городского отдела внутренних дел. Высокий, симпатичный, сейчас он выглядел лет на пять старше своих двадцати шести, зафиксированных в паспорте. Особенностью внешности Астафьева были его глаза, вернее, их цвет. Один — голубой, другой — зеленый. Друзья его подкалывали: один мамин, другой папин. Надо сказать, что эта особенность придавала его лицу выражение некоторой незащищенности и вместе с тем особой привлекательности.

Сегодня глаза Астафьева были неопределенного цвета, мутноватые, с красными прожилками. Дело в том, что накануне Юрий допоздна обмывал с приятелями новую тачку школьного друга Вадика Долгушина. Обилие и разнообразие выпивки означало непременное смешение водки, шампанского и пива. Воспоминания о вчерашнем веселье и нынешнее отвратительное состояние наводили лейтенанта на философские размышления о неизбежности расплаты за все хорошее в жизни.

Осторожно опустившись на стул, Астафьев с отвращением посмотрел на заваленный бумагами письменный стол и потянулся к графину с водой. С пятницы стоявшая на столе вода мало напоминала элексир здоровья, но мысль о том, что идти менять воду надо в противоположный конец коридора, вызывала у Юрия ужас.

За этими невеселыми размышлениями и застал его вошедший в кабинет дежурный по городу капитан Мелентьев.

— Хоть одна живая душа есть! — обрадовался он. — А я звоню всем, звоню — никто трубку не берет.

— Нашел тоже живую душу, я в этом сильно сомневаюсь, — слабо отозвался лейтенант, наливая в стакан теплую, противную воду.

Мелентьев засмеялся и незамедлительно высказался:

— «В пьянстве замечен не был, но по утрам жадно пил холодную воду…»

— Да если бы холодную, а то моча мочой. И вообще, молчи, несчастный, кого в прошлую субботу я на себе транспортировал до личных апартаментов?

— Ну, знаешь, как говорится: «…сегодня ты, а завтра я…»

Астафьев посмотрел на Мелентьева. По образованию тот был педагог и даже года два преподавал в школе литературу, но потом, как шутил сам Мелентьев, понял, что иметь дело с преступниками гораздо проще, чем с подрастающим поколением, и подался в органы.

— Хочешь не хочешь, а придется тебе, Юрочка, сейчас ехать в горбольницу, на девушку одну посмотреть.

— А почему это я?

— Ну как же, ты ведь у нас пропавшими занимаешься? Твоя это работа.

Мазуров в больнице, а клиент, похоже, по твоему профилю.

— Труп?

— Пока нет. Молодая девушка с ножевым ранением в области сердца и черепной травмой.

— Документы есть?

— Даже одежды нет.

— Вот как? — слабо удивился лейтенант. — Что, совсем?

— Представь себе. Сколько у тебя в розыске?

— Да штук пять. Симонова, Арефьева… всех и не упомнишь.

— Вот и езжай, милай! Отрабатывай свой хлеб.

— Машина-то хоть будет?

— Это вряд ли. Бензина нет. Попробую, конечно, но не обещаю.

Астафьев представил, как он потащится через весь город в автобусе, и ему стало совсем худо. А жизнерадостный Мелентьев продолжал:

— Так что ноги в руки — и вперед!

— Хорошо, сейчас поеду.

Собрав в папку документы с данными на всех пропавших за последнее время девушек, лейтенант направился к выходу, но перед этим все-таки завернул в туалет и вдоволь напился холодной воды. Временно полегчало, а еще обрадовал высунувшийся из своего закутка Мелентьев.

— Юрка, скажи спасибо, есть попутный «уазик», подбросит тебя. Иди к воротам, они уже выезжают.

Астафьев еле успел перехватить старенький «уазик» с ГНР — группой немедленного реагирования. С шуточками он угнездился у ребят на коленях, а через двадцать минут уже входил в приемный покой.

Врачи, дежурившие ночью, ушли, и в отделении к этому времени оставалась одна медсестра, немолодая женщина, по всей видимости, долгие годы проработавшая в больнице. На вопросы Астафьева она отвечала четко и толково.

— В котором часу она к вам поступила? — спросил лейтенант, заполняя протокол.

— В четыре тридцать.

— Кто ее привез?

— Высокий такой парень, широкоплечий. Лицо, квадратное, как будка.

Только… — медсестра замялась, подбирая слова. — Неухоженный он какой-то, в кирзовых сапогах грязных, волосы нестриженые.

— Нестриженые — длинные, что ли? — не понял Астафьев.

— Да нет, это когда стригут не в парикмахерской, а сами подрезают и все.

Неровно, торчат в разные стороны.

— Ну что ж, посмотрим на вашу клиентку. Говорите, она в реанимации?

— Да.

Астафьев уже уходил, когда медсестра крикнула ему вслед:

— А сапоги у этого парня все в земле были!

Юрий, не оборачиваясь, кивнул головой, поправил на плече белый халат и пошел на третий этаж.

Заглянув в ординаторскую, он поздоровался с врачом, которого немного знал:

— Добрый день, Аркадий Михайлович. Вы сегодня дежурите?

— Да. Вы к нашей новой пациентке?

— К ней, к кому же еще.

— Девчонке повезло. Ножом целили в сердце, но лезвие ударилось об ребро и ушло ниже. Рана неглубокая, но крови прилично потеряла… Еще немного, и мы бы ее не спасли. Сейчас меня больше волнует рана на затылке — ударили чем-то тяжелым. Она в коме, но делаем все необходимое. Будете смотреть?

— Конечно.