Криминальный попаданец (СИ)

А зевак-то все меньше. Ясно дело, главное зрелище уже кончилось. Вот, когда они считали, будто от их голосов зависит, кого казнить — кого миловать, тогда толпа ликовала. А прибивание к кресту для них достаточно привычно.

Фу, ну и жара! К жаре привыкнуть невозможно. Как, впрочем, и к холоду. Это, кажется, Амундсен сказал? Про холод. Или Нансен? Не помню, а от холода загнусь..

Второе одеяло (верблюжье) у меня отобрали, так что выздоравливал на общих основаниях, под стандартным больничным. И к утру холод пробивал его насквозь! А сон — это вчерашний баптист навеял, долго бормотал про заповеди, про Иисуса, который за нас, грешных, на кресте мучился.

А я, признаться, ждал воинских воспоминаний — они помогли бы с датами. Одну дату уже вспомнил и она меня поразила. Она была после восьмого марта, потому что я недавно отправлял маме телеграмму с поздравлением, в 1069 году. Году, до которого еще девять лет. Ну, чуть меньше. И себя я видел в этом месте не в форме солдата, а в костюме и теплом плаще, четко зная, что отслужил, дембельнулся и теперь работаю в Хабаровске, репортером воинской газеты «Суворовский натиск».

.

Отчетливо склеилось в памяти, что отслужив я остался в Хабаровске. Вроде писал за время службы в эту газету, был военкором. И когда дембельнулся, отслужив три с лишним года, в военкоме предложили поработать в газете. Съездил домой, естественно, к маме, поступил на заочное отделение факультета журналистики Иркутского университета (дембелей в эти годы почти без экзаменов принимали, хоть и с одними тройками) и вернулся в Хабаровск. За время службы полюбил Дальний Восток. Общежитие дали, если женюсь — квартиру обещают.

И вот, мотаюсь по по краю, пишу, фотографирую. И, конечно, в горячую точку во время конфликта направили меня — недавнего воина.

Я потрогал шрам на лбу. Теперь я знал, что там под кожей серебряная пластина, закрывающая пробитый осколком нашей ракеты череп.

Самое интересное, что по большому счету остров Даманский, площадь которого составляет меньше одного квадратного километра, а во время паводков вообще полностью скрывается под водой, с хозяйственной точки зрения не был нужен ни одной из двух сторон. По закону он принадлежал СССР, но Китай всячески пытался оспорить его. В конечном итоге подогнали новейшие секретные системы залпового огня БМ-21 «Град», который залпами сожгли китайский 24-й пехотный полк численностью до 5000 человек. Частично и казарма ПВО пострадала а я там осколок в лоб получил.

Я потрогал шрам на лбу. Не было у меня там никакого шрама. И я вовсе не мог служить в те годы, так как в шестидесятом году мне было по всем анатомическим показателем лет двадцать пять.

Чья же память бушует в моем теле, активно проявляясь ночами и при опасности? В одном уверен — стихи мои, продукт моего сознания, в каком бы теле это сознание не находилось. Я просто органически чувствую родство этих строк:

Не верьте, Магдалина, во Христа,

Ему четыре шага до креста.

Я тоже был распят, но не совсем,

Не до конца, а только лишь на год,

А жизнь с тех пор пошла наоборот:

Я стал амебой — только пью и ем.

Лишь по ночам приходят мысли о любви,

Лишь по ночам нещадно давит стыд.

Пью анальгин, и совесть не болит,

И не пылают Храмы на крови.

Я не похож на вещего Христа,

До точки я дошел, не до креста.

Быть может не хватает Магдалины,

Чтоб опять взвалить на спину крест,

И никого похожего на окрест,

Лишь пьяница бренчит на мандолине.

Поверьте, Магдалина, во Христа,

Ему четыре шага до креста.

Но самокапание прервалось, как все время в этой больнице, визитом нянечки с противным голосом.

— Больной, вам на выписку. Эй, чего лежишь? Тебе сейчас на выписку, сестра-хозяйка ждет.

— И чего она меня ждет? Меня же голым доставили…

— Надо пижаму сдать и полотенце, а постельное белье я уж сама заберу.

Пошел сдавать. Оказалось, что со мной кое что было, не совсем голым подобрали. Записная книжка со мной была и брелок в виде ящерицы с аккуратным ключиком на нем. Пролистал книжку, нашел только одну запись:

«На свободу даже не стремлюсь,

Ну зачем стремится на свободу?

Я в тюрьме свободе научусь,

Что бы объяснить её народу».

Загадочные стихи, несомненно мои, но как бы сообщающие, что не просто я с местным хулиганом по фене ботал. Во, опять почти знакомые термины, которые одновременно мне чужды. Златая кудря похлабыстала к мюмзику. Глокая куздря бубланула бокрёнка. Любая абракадабра, подчиненная правилам русской речи отчасти понятна. Я, вроде, где-то и когда-то курсовую писал на тему особого языка «арго». говорение феней, фенечкой — от слова офеня, бродячий торговец, коробейник. По фене не говорят, а ботают. Ботало — язык колокола. Покойник, главный персонаж похорон — жмурик. Слово понятное, от глагола жмуриться. Играть на похоронах ради денег — лажать, от лаж "доход", из французского. Играть для себя, ради искусства — лабать, от литовского лабас "хороший". Свои люди музыканты — хорошие, значит — лабухи. А вот те, кто слушает музыку, делятся на чуваков и чувих, от польского чувач "не спать, слушать".