Криппен

— Да, отчасти. Понимаешь, вчера вечером я разговаривала с врачом, и он велел положить его сегодня в больницу — для анализов и обследования. Сказал, так будет лучше.

— Но, Элизабет, по-моему, это правильно, — сказала Луиза, отметив про себя: написать врачу деверя и сказать, что необходимо считаться с желаниями больного, и если даже он обречен, пусть, по крайней мере, умрет достойно — у себя дома. — Там лучше всего смогут о нем позаботиться.

Элизабет кивнула, но казалась такой же несчастной.

— Знаю, — ответила она. — Знаю, что врачи могут ему там помочь, но, Луиза, глянешь на него — и сердце кровью обливается. Такой худющий — и такой бледный. Иногда еле дышит. От прежнего Мартина осталась лишь тень.

Эти слова — только они — вызвали у Луизы некоторое сострадание. Обе женщины общались между собой не очень часто, и, увидев несколько дней назад своего деверя на похоронах, Луиза поразилась его чересчур болезненному виду. В церкви его подвезли в коляске к переднему ряду, — тонкие, словно карандаши, ноги укрывало одеяло, — и Луиза немножко отодвинулась на скамье, чтобы оказаться от него подальше. Она была не из тех женщин, которые чувствуют себя уютно среди больных.

— Нам остается лишь молиться за него, — произнесла Луиза, пытаясь найти какие-нибудь обнадеживающие слова, но так и не подыскав их.

Она мельком взглянула на часы, мысленно желая, чтобы Элизабет поскорее допила чай и ушла. Перед тем как отправиться в «Савой», еще нужно было написать пару писем и дочитать любовный роман, не дававший ей покоя вот уже несколько дней.

— Но и это еще не все, — сказала Элизабет, и у нее подступил к горлу ком.

Казалось, она боится говорить, но ей необходимо с кем-то поделиться.

— Что-то еще? — переспросила Луиза, сощурившись и учуяв какую-то тайну. — Расскажи.

— Я… — начала она, а затем покачала головой и снова всплакнула. — Я не должна говорить.

— Почему это не должна? — с любопытством возразила Луиза. — Мы ведь с тобой почти сестры, разве не так?

— Ну да… — ответила Элизабет, сомневаясь. Хоть она и пыталась скрыть это от себя, ей часто казалось, что Луиза ее недолюбливает.

— Ну-ну, ты должна мне все рассказать. Как я тебе.

— Но ты же никогда не делишься со мной секретами.

— Просто потому, что у меня их нет, дорогая. Давай. Облегчишь душу — и сразу лучше станет.

— Хорошо, но я не уверена, — начала нерешительно Элизабет.

— Да?

— Прошло еще очень мало дней.

— Говори как на духу.

Элизабет сглотнула и посмотрела невестке прямо в глаза.

— Мне кажется, я беременна, — сказала она.

Луиза раскрыла широко глаза и схватилась за живот: ее затошнило. «Вот оно что, — подумала про себя. — Такое чувство, будто из лица буквально выкачали всю кровь».

— Беременна? — переспросила она, с трудом выдавив из себя ненавистное слово.

Элизабет кивнула.

— Я записалась на прием к врачу, но почти уверена. Ты ведь знаешь, женщине это нетрудно определить.

Луиза открыла от изумления рот, не зная, что и сказать.

— Так значит… значит, ты еще сомневаешься? — спросила она. — Возможно, это ошибка.

— Ну, я не совсем уверена, но…

— Тогда не переживай пока. Возможно, это просто…

— Луиза, ты не понимаешь. Я надеюсь, что беременна. Мне ужасно хочется, чтобы у нас с Мартином был ребенок. Просто я переживаю, что Мартин слишком болен и не сможет стать ему настоящим отцом. Или даже хуже. Что, если… если… — Она не смогла закончить мысль и снова разрыдалась, а Луиза с трудом сдержалась, чтобы не схватить ее и не стукнуть. Это продолжалось еще час, но потом Луиза уговорила невестку вернуться домой: проводила до двери и извинилась, подойдя вплотную и чуть ли не вытолкав ее на мокрую лестницу.

Однако об этом несчастье Луиза не рассказала мужу, поскольку Николаса новость, наоборот, порадовала бы. Похоже, его не интересовал титул, получение которого стало для Луизы жизненной задачей с самой их женитьбы. Поэтому она принимала ванну дольше обычного, а позже затеяла ссору, заявив, что подаренное им ожерелье безвкусно и годится лишь для прислуги. Они вышли из дому почти в четыре и просто не могли не опоздать. Прибыв в «Савой», Луиза разрывалась между отчаянной злостью и горячей надеждой на то, что ее удастся на ком-нибудь выместить.