Криптонит (СИ)

Я помню ту гримёрку, в которой мы ютились чуть ли не на головах друг у друга, как сейчас — вешалки с безразмерным тряпьём, которое напяливали на нас, худощавых (а мы порой прыгали из-за этого до потолка), камерное тёмное пространство, в котором вечно пахло чем-то неуловимо-сладким и потом, маленькие туалетные столики со всем этим косметичным дерьмом. Я чуть не скинула его полностью, пока искала трясущимися руками средство для снятия макияжа. Не нашла. В процессе разнесла весь столик. Да и чёрт с ним. Возьму сухие салфетки и буду стирать ими наждачную матовую помаду — я её ненавидела. После себя она оставляла лёгкий проститучный флёр. Или кровавый — будто ты наелась стекла.

Я вспоминаю эти моменты — и мне хочется взять как можно таблеток с прикроватного столика, потому что мне становится трудно дышать. Потому что перед глазами всё расплывается, как тогда.

— Что это с ней? — недоумённо шушукались девочки, глядя на меня издалека, но ближе не подходя. В такие моменты всё во мне становилось визгливым, будто ломающееся стекло:

— Вам заняться нечем?

В том маленьком душном помещении я никогда не могла полностью вдохнуть, и я не могла себя узнать — со стороны это наверняка выглядело по-идиотски, когда я металась и огрызалась на всех. Я будто загнанная дичь дёргалась в капкане. А я никогда такой не была. Может, это ещё одна причина, по которой меня от этого места буквально воротило.

Но они отставали и сразу замолкали — и это меня успокаивало.

— Ты ведёшь себя как ребёнок! — Ира меня подняла за плечи, как куклу — снова. Я отправила ей взгляд исподлобья и мысленно пожелала умереть, не заботясь о том, как по-детски это было. А так оно и было. Ну и что ты сейчас сделаешь? Возьмёшь карандаш для губ и вонзишь его в артерию? А потом пойдёшь плакать в уголочке?

Милая маленькая Юля. Какой глупой ты была.

— Не трогай меня! — тут же процедила я. Хотя внутри у меня была целая истерика. Эту истерику в мои семнадцать могло спровоцировать что угодно — любой взмах бабочки на другом конце планеты. — Мне уже надо в школу!

«И ты мне не мать!»

Однажды я в детстве выкрикнула эту фразу ей в лицо, но потом она дала мне пощёчину. Я кричала это снова и снова, пока ей не надоело меня бить.

— В школу пойдёшь, когда мы сделаем нормальную фотосессию! — у меня дёргался глаз от этого слова, так что я опять переборола желание плюнуть ей в лицо. Она стояла в этом своём модном костюме и держала блондинистую голову ровно — ухоженная, твёрдая. Она смотрела на меня так, будто между нами была настоящая война, и ей во что бы то ни стало, надо было её выиграть. Но дело в том, что я тоже ненавидела проигрывать, особенно ей.

— А, так значит, «внеклассные кружки» важнее моей учёбы? — я разом выливала весь свой яд, который копился во мне очень долго, но который почему-то только в этом месте сводил меня с ума. И я не могла держать себя в руках. Эти самые руки были сжаты в кулаки, а глаза безумно сверкали — я видела это в зеркале. Я металась, как птица в клетке, была совершенно на себя не похожа.

— Кому ты такая, с таким характером, будешь нужна? Тебя больше ни одно агентство не возьмёт — Миша уже хочет нас выгнать!

— О боже, — я закатила глаза, повеселев. — Выгнать, значит? Скажи ему, что за это я подарю ему новый дом. Когда он выплатит мне гонорар, естественно.

Когда я начинала говорить эти ядовитые, саркастичные слова — я, которой затыкали рот на этих фотосессиях, будто снова чувствовала себя собой. И какое же несравнимое удовольствие мне доставляло видеть возраставшее бешенство на её излишне красивом, но постаревшем лице — я чувствовала власть над ней.

— Да ты посмотри на себя! Это называется «модель»?

И швырнула на столик распечатанные фотографии. Мой взгляд машинально упал на одну из них — и у меня застряли все мои многочисленные слова в сжатой глотке.

Завитые светлые волосы. Красивые черты лица, правильные, но интересные, резкие — то, что хорошо продавалось, поэтому меня и взяли. Иногда я смотрела на свои фотографии и застывала, чувствуя нечто скользкое и противное внутри. Будто я забывала, кто я. Будто мне показывали не меня, а что-то другое, изуродованное чужими пальцами, чужими вырвиглазными нитками. Я смотрела на зажатую испуганно костлявую девчонку в короткой юбке и расстёгнутой белой рубашке, которая корчилась в сексуальных позах, и мне становилось тошно.

Я разъярилась, как и всегда, когда видела любое проявление своего несовершенства.

Мне сказали, что я буду лицом Гуччи, лицом Дольче и Габбана, а теперь превратили меня в полное убожество. К чёрту их.

Даже не застегнув блузку, я пошвыряла вещи в сумку. Ира, сжав губы, завертелась вокруг меня, начав истерично что-то кричать, но на моём лице уже была каменная маска и я полностью закрыла клапан восприятия чужих слов. Родителей это всегда бесило — как я легко, по щелчку пальцев абстрагировалась от остального мира, оставаясь глухой и слепой. Мне кажется, это крайность всех шумных в детстве людей. Когда тебя долго не слышат, в подростковом возрасте ты становишься ничем.