Криптономикон

– Ты прав, – говорит Алан, – очень странно, что они используют тридцать две буквы в схеме, которая явно шифруется с помощью карандаша и бумаги.

– Я тысячу раз прокручивал это в голове, – произносит Уотерхауз, – и вижу единственное объяснение: они переводят сообщение в большие двоичные числа и комбинируют с другими двоичными числами – скорее всего, одноразовым шифроблокнотом.

– Тогда ты ничего не добьешься, – говорит Алан. – Одноразовый шифроблокнот взломать нельзя.

– Это верно, – возражает Уотерхауз, – только если шифроблокнот действительно случайный. Если для трехтысячезначного числа три тысячи раз бросают монетку и пишут единицу для орла и ноль для решки, то он случайный и абсолютно стойкий. Однако не думаю, что здесь так.

– Почему? В их шифроблокнотах закономерности?

– Может быть. Только намеки.

– Так почему ты думаешь, что они не случайны?

– Иначе нет смысла изобретать новую схему, – говорит Уотерхауз. – Все всю жизнь пользуются одноразовыми шифроблокнотами. Давно прописано, как их составлять. Нет никакого резона в разгар войны переходить на новую, исключительно странную систему.

– Так в чем, по-твоему, ее смысл? – Алан явно забавляется.

– Неудобство одноразового шифроблокнота в том, что надо составить два экземпляра и переправить их отправителю и получателю. Положим, ты в Берлине и хочешь послать сообщение кому-то на Дальнем Востоке! На подлодке, которую мы нашли, был груз – золото и много всего другого – из Японии. Представляешь, какая морока для Оси.

– Ага. – До Алана наконец дошло.

Однако Уотерхауз все равно заканчивает мысль:

– Предположим, ты нашел математический алгоритм для генерации очень больших случайных чисел – во всяком случае, таких, которые выглядят случайными.

– Псевдослучайных.

– Да. Разумеется, ты должен хранить алгоритм в тайне. Но если ты передаешь его – алгоритм то есть – на другой край света своим адресатам, они смогут с этого дня сами выполнять вычисления и получать шифроблокноты конкретного дня, или чего там еще.

По веселому лицу Алана пробегает тень.

– Однако у немцев уже есть «Энигма». Зачем утруждать себя новой схемой?

– Может быть, – предполагает Уотерхауз, – некоторые немцы не хотят, чтобы весь немецкий флот читал их переписку.

– М-м, – говорит Алан. Похоже, последние преграды рухнули. Теперь он воплощенная решимость. – Покажи сообщения!

Уотерхауз открывает портфель, в засохших брызгах и потеках морской воды от путешествия на Йглм и обратно, вытаскивает два больших конверта.

– Здесь копии, которые я снял, прежде чем отправить оригиналы в Блетчли-парк. – Он похлопывает по одному. – Они куда разборчивее оригиналов, – похлопывает по другому, – которые мне любезно одолжили, чтобы я мог изучить их еще раз.

– Покажи оригиналы! – требует Алан.

Уотерхауз толкает через стол второй конверт, покрытый штампами СОВСЕКРЕТНО.

Алан нетерпеливо разрывает конверт, выдергивает листки, раскладывает по столу. У него отвисает челюсть.

В первый миг Уотерхауз думает, что его друг неким олимпийским озарением расшифровал листки с первого взгляда.

Однако это не так. Алан совершенно ошарашен.

– Я знаю почерк.

– Да ты что?

– Видел его тысячу раз. Эти страницы написаны нашим старым другом по велосипедным прогулкам, Рудольфом фон Хакльгебером. Руди написал эти страницы.

__________________

Всю следующую неделю Уотерхауз мотается на заседания в Бродвей-билдингс. Всякий раз, как должны прийти штатские (особенно – с аристократическим прононсом), перед началом заседания появляется Чаттан и жутко бодро велит Уотерхаузу молчать в тряпочку, если только не зададут математический вопрос. Уотерхауз не в претензии. Его это вполне устраивает, потому что оставляет время для более важных занятий. На последнем заседании в Бродвей-билдингс он доказал теорему.

Примерно за три дня Уотерхауз вычисляет, что в самих заседаниях нет никакого смысла – обсуждения явно не могут ни во что вылиться. Он даже пытается доказать это с помощью формальной логики, но не силен в ней и знает слишком мало аксиом, чтобы достичь Q.E.D.

Впрочем, к концу недели он заключает, что все эти заседания – одно из следствий гибели Ямамото. Уинстон Спенсер Черчилль носится с Блетчли-парком как курица с яйцом, однако перехват адмиральского самолета пробил заметную брешь в завесе секретности. Головотяпы, допустившие этот промах, пытаются спасти положение, распространяя байку о туземных лазутчиках, которые якобы проведали о полете и сообщили по рации на Гуадалканал, откуда и взлетел роковой П‑38. Однако баков П‑38 еле-еле хватает на полет туда-обратно, значит, время взлета было рассчитано тютелька в тютельку. Если у японцев на плечах голова, а не кочан капусты, они не клюнут на эту сказочку. Уинстон Черчилль рвет и мечет, и все эти заседания – попытка его умиротворить и выдумать какой-то разумный поворот в политике.

Каждый вечер после заседания Уотерхауз едет на метро до «Юстона», потом на поезде до Блетчли и допоздна сидит над шифрами Руди. Алан работает над ними днем, так что вместе они бьются над задачей почти круглые сутки.