Кристалл Авроры

Когда-то Нэла не мыслила жизни без того азарта, который дает не просто большой город, а именно мегаполис. Этот восхитительный азарт ни на минуту не прекращающегося производства чего-то нового остро чувствовался в Нью-Йорке, и Нью-Йорк, в котором она однажды прожила год, весь этот год приводил ее в состояние непрерывного восторга. Он был ощутим в Берлине, и она привыкла к Берлину мгновенно и полюбила его.

Она знала, что этот азарт мегаполиса есть и в Москве, но совсем не чувствовала его теперь. И не понимала, исчез он или она перестала испытывать в нем необходимость, и тем более не понимала, почему это произошло.

Как бы там ни было, ей нравилось жить посреди Москвы в поселке, дома которого скрывались в садах, в сени деревьев, в сплетении тихих улиц, в цветущих палисадниках.

Антон бывал в бюро редко, но из дому уезжал каждый день. Куда, Нэла не расспрашивала, но не из опасения выяснить, что у него есть женщина или даже семья, а от достаточности знать то, что он сам ей сообщил о своих нынешних занятиях: что одного слова Кузнецова все-таки мало для того, чтобы «Дайнхаус» мог приступить к вожделенному проекту, теперь это главное согласие должно быть дополнено множеством согласий второстепенных и третьестепенных людей, при этом каждый из них требует отношения к себе как главному, и если получит повод в таком отношении усомниться, то испортит жизнь так, что мало не покажется…

В общем, ей достаточно было знать, что Антон на работе, как достаточно это знать о взрослых маленькому ребенку, у которого своя жизнь, пусть и замкнутая в небольшом пространстве, но для него полноценная. У нее было пространство собственных мыслей, оно было заключено в физическое пространство дома на Соколе, и этого ей хватало.

В бюро она бывать перестала: межеумочность собственного там положения стала для нее так очевидна, что должна была, ей казалось, являться очевидной и для всех. И поскольку уже было ясно, что предложение работы Антон использовал лишь для того, чтобы встретиться с бывшей женой, а теперь их отношения хоть и выстроились не слишком понятным образом, но все-таки выстроились, – она решила, что нечего ей вмешиваться в работу людей, которые прекрасно обходятся без нее. Тем более что красивая женщина Марина, занимавшаяся в «Дайнхаусе» внутренним оборотом документов, смотрела на Антона влюбленными глазами, а на Нэлу соответственно волком, и как-то на это отвечать Нэла не считала нужным.

И она вернулась к привычному образу жизни, едва ли не более уединенному, чем даже в итальянской деревне.

Это и не могло быть иначе: Нэла уехала из Москвы так давно, что любое общение здесь надо было налаживать заново, и это уже не могло произойти само собой, как двадцать лет назад. Впрочем, ее это устраивало: без светских вечеринок она легко обходилась, а для общения и работы ей хватало брата с его семьей, соколянских соседей, фейсбука и скайпа.

– Ваша способность слушать и ваше обаяние, мадам Гербольд, передаются мне в Бретань по проводам, или по чему мы с вами сейчас разговариваем, – сказал ей старый скульптор, с которым она беседовала три вечера кряду для одного парижского журнала.

Журнал этот, напоминавший солидную книгу, выходил четыре раза в год, посвящен был интеллектуальным проблемам современности и раскупался как горячие пирожки. Последнему обстоятельству Антон, когда Нэла перевела ему оглавление, не поверил, но это было именно так: все связанное со сложной жизнью человеческого духа было в Европе востребовано. Впрочем, востребовано было не именно и не только сложное – мир приобретал какое-то новое, еще неясное качество, земной шар был окутан плотным облаком информации и двадцать четыре часа в сутки нуждался в неизмеримом количестве слов и образов, которые были бы интересны людям, а потому нуждался и в тех, кто способны такие слова и образы создавать.

– Правда? – хмыкнул Антон. – Раз так, хорошо тебе. Без работы не останешься.

– Мне хорошо, – согласилась Нэла.

Востребованность того, что она может написать на разных языках, стала ей понятна уже давно, и ее жизнь с тех пор сделалась безбедной. Во всяком случае, она так считала. Богатства нет, но и не надо, бедности нет тоже, нет страха потерять работу, потому что работа находится для нее везде, нет поэтому привязанности к единственному какому-нибудь месту… Что за все это приходится платить неприкаянностью, Нэла больше не думала – в Москве это ощущение улетучилось. Правда, чем оно сменилось, было непонятно. Антон об этом молчал, а она не спрашивала, потому что сама не смогла бы ответить на этот вопрос.

– Никогда ты никому ничего не объяснишь. – Таня последний раз щелкнула ножицами и полюбовалась тонкими темными стрелками, в которые превратилась Нэлина челка. – Тебя от пластмассовых гирлянд кислотных с души воротит, а десять человек на улице останови, семеро скажут, что им нравится и надо к каждой автобусной остановке такие цветики прицепить.