Кристалл Авроры

– Они лицензию на алкоголь никак получить не могут, – объяснил Олин муж.

– Как же они открылись без лицензии? – не поняла Нэла.

– Открылись с лицензией, они уже пять лет здесь. Но теперь ее велели заново всем получать, а это дорого и волокита.

– Зачем тогда велели заново, раз волокита?

– Не бери в голову. – Он улыбнулся беспечной улыбкой. – Это необъяснимо. А нам что? Мы при совке их дурацкие законы обходили и сейчас обойдем.

Он был постарше Нэлы, поэтому в самом деле помнил, наверное, те времена, когда дурацкие законы не меняли, а обходили, но веселая гордость, с которой он об этом сказал, почему-то была ей неприятна.

Впрочем, компания была по всему понятная, и брать в голову такого рода глупости действительно не стоило. Тем более что бутылки вина и виски появились на столе мгновенно и никто не собирался их отнимать.

Спектакль не обсуждали – болтали обо всем понемногу, а в общем, каждый говорил о своем: о фильме, который недавно снял Кончаловский, о природе зла, которую он в этом фильме исследует, о надоевшем всем ремонте улиц, на которых чертову плитку меняют уже третий раз за год, о литературном журнале, который Аллочка открыла в Барселоне и который сразу же сделался модным, о распродаже в Сохо, на которой Марина за сто долларов без примерки купила Андрею пальто, стоящее вообще-то тысячу, о новом начальстве на единственном культурном телеканале, удастся ли с ним найти общий язык, о сценарии для сериала про Октябрьскую революцию, который почему бы и не написать, раз заказывают… Все было понятное, и все было чужое. Нэла почувствовала себя чужой так неожиданно и так остро, что почти растерялась.

«Почему вдруг? – подумала она. – Я тоже купила пальто на распродаже, только не в нью-йоркском Сохо, а в лондонском, я знаю Аллочку, я чуть не сломала сегодня ногу на ободранном под плитку тротуаре, и даже сценарий о революции мне хотят заказать тоже, для французского канала…»

Да, ощущение собственной чуждости было странное, необъяснимое. Хорошо, что Марина – та, которая купила мужу пальто, – отвлекла Нэлу каким-то вопросом.

– А? – вздрогнув, как неожиданно разбуженная старушка, переспросила она.

– Спрашиваю, ты фильм Кончаловского посмотрела уже? – повторила Марина.

– Нет, – машинально ответила Нэла. – И не собираюсь.

Если бы она не впала в дурацкое оцепенение, то, наверное, подумала бы, стоит ли это говорить, но от неожиданности сказала, и теперь не увильнуть было от того, чтобы отвечать на следующий неизбежный вопрос.

– Почему? – удивилась Марина. – Совершенно не старческий фильм, не думай!

– Я и не думаю, что он старческий, – пожала плечами Нэла.

– А почему тогда смотреть не собираешься?

Это спросил уже ее муж Андрей. Пальто из Сохо висело рядом на прикрепленной к стене вешалке, он достал из его кармана очки и, надев, пристально посмотрел на Нэлу.

Пришлось ответить:

– Мне не интересно, что думает Кончаловский.

– О природе зла? – не отставал Андрей.

– О ней особенно.

– Почему?

«Да что ты ко мне привязался? – рассердилась Нэла. – Думай как себе знаешь, с какой стати я должна тебе объяснять?»

– Так почему же? – повторил он.

Лицо его при этом приобрело такое упрямое выражение, что понятно было: уйти от ответа не удастся.

– Потому что он хорошо пристроился ко злу и ради этого готов его оправдывать, – сказала Нэла. – Всей силой своего таланта.

– Это ты так считаешь, – хмыкнул Андрей.

– Я и не говорю, что так считаешь ты.

– Так было всегда. – Его лицо сделалось теперь просто каменным. – От того, что художник будет жить в нищете, зло не уменьшится. И, кстати, еще спорный вопрос, зло ли это.

– Что спорный вопрос? Надо ли в Москве третий раз за год плитку перекладывать?

– Если бы не перекладывали плитку, эти деньги просто разворовали бы.

– Ты считаешь, это нормально?

– Это так. И никогда не будет по-другому.

– Правда, Нэлка, нельзя быть такой категоричной, – заметила Марина. – В Германии при Гитлере тоже кино снимали. А что, всем в концлагеря надо было идти? Ты в своих заграницах перестала понимать, как у нас жизнь устроена. Здесь же всегда так было, – снисходительным тоном добавила она. – Хоть при Иване Грозном, хоть при Сталине, хоть сейчас. Такая страна.

– Южная Корея тоже была такая страна, – сказала Нэла. – А теперь другая.

Она чувствовала невыносимую досаду от того, что произносит банальности и позволяет разговаривать с собой как с наивной дурочкой. Но что было делать, чтобы не позволить? И так уже возникло из-за нее за столом ненужное напряжение, это глупо, неуместно.

Но как же несправедливо считать ее категоричной! Да ей в голову не придет требовать, чтобы люди переделывали себя под ее вкус, и, может, с меньшей вероятностью это может прийти в голову ей, чем любому из сидящих сейчас за столом, стильно сколоченным из грубых досок.

По счастью, не только она, но и Марина с Андреем, кажется, не хотели продолжать этот разговор.

– Ой, Виктор Палыч! – вдруг воскликнула Марина. – Тоже в «Раешник» заглядываете?

Нэла сидела спиной к двери, и Марина смотрела ей за спину на кого-то входящего.

– Вай нот? – ответил тот. – Мы гуляем, зашли согреться.