Вода дала нам жизнь. «С появлением первых капель воды на Земле сделалась возможной и органическая жизнь… Вода являлась главной составной частью живых организмов», – писал учёный-поэт Александр Ферсман[14], научно-популярные книги которого увлекательнее детективов. Море – само по себе форма жизни – насыщено самой разнообразной жизнью; наконец, оно даёт жизнь и нам, сухопутным. Море – сокровище в обоих смыслах: «драгоценность» и – «тайна», «то, что сокрыто» (последнего корня, кстати, и «кровь», которая тоже сокрыта, сокровенна; отсюда же –
Мне показывали рисунки, сделанные когда-то очень давно японцами со слов других японцев, впервые побывавших в России. Петербургский пейзаж на этих рисунках был весь в сопках.
Вода – мокрая, небо – синее, рельеф – гористый; вот и мне в детстве казалось, что сопки и море – вроде воздуха или ежедневного восхода.
Море было не всегда. Тот же академик Ферсман пишет, что геологическая история Земли началась с безводной пустыни: «На… поверхности земли не было жидкой воды… Тяжёлая атмосфера паров и газов окружала ещё раскалённую Землю…». Но с точки зрения человека океан, как и суша, существовал и будет существовать вечно.
Химики могут рассказать, какие соли растворены в море, как будто от этого море станет нам понятнее; и как будто химики в действительности знают, что это такое – те вещества, которые они с умным видом называют оксидами, или сульфатами, или хлоридами.
Вода может становиться льдом и паром. Феноменом льда много занимались алхимики и мистики; феномен пара породил паровозы и пароходы – важный этап человеческой цивилизации, символ которой «Титаник» погиб от айсберга, то есть куска льда, окаменевшей воды. Плох айсберг, не мечтающий о своём «Титанике».
И вода, и камень, и воздух – грозные и загадочные стихии.
Отдельная стихия – тайга, именно не лес, а тайга. С удивлением узнал из словарей, что тайга – хвойный лес. По мне, тайга – это лес, во-первых, зауральский, во-вторых – непролазный и дикий, подобающий мрачновато-азиатскому звучанию этого слова.
Наша тайга похожа на наше море. Она столь же сюрреалистична, одновременно северная и южная. Снега, морозы – и в то же время тигр. Даже берёзы у нас то маньчжурские, то даурские – не есенинские. Моё любимое дерево – амурский бархат, покрытый серебристой пробковой корой. И ещё маньчжурский орех, напоминающий грецкий. Встречается лесная драгоценность – женьшень, чьё созвучие с женщиной не случайно: и то и другое показано мужчинам. Женьшень – «корень жизни», «человек-корень» – по легенде, родился от молнии, ударившей в горный ручей. Не менее удивителен кишмиш – не виноград, а «актинидия коломикта», особая ягода, которая растёт на лианах и родственна с киви (в разрезе не отличишь). Другие лианы дают «ягоду пяти вкусов» – лимонник, третьи – дикий виноград…
Мы собираем в тайге кедровые шишки, черемшу и папоротник. На озёрах растёт лотос – буддийский символ чистоты, поскольку он появляется свежим и незапятнанным из мутной болотной воды.
Дерево столь же удивительно, как и рыба. Жаль, что с тайгой я знаком очень слабо – в отличие от отца, который за свою геологическую жизнь провёл «в полях» немногим меньше времени, чем в городе. В 2012-м на владивостокской студии «Зов тайги» сняли фильм «Лесные люди». Один из героев – удэгеец с Самарги – вдруг вспомнил «старшего геолога Олега Авченко», который советовал ехать в город учиться. А удэгеец посмотрел на Хабаровск – тайги нет, сопок нет… и вернулся домой. Встречались они в шестидесятых, почти полвека назад. Отец подтвердил, что работал тогда на Самарге и что среди маршрутных рабочих были удэгейцы.