Кристина

Стоя на пороге комнаты, Мартин заколебался. Я повернулась, посмотрела на него, и он вошел. Я закрыла за ним дверь; мой поступок удивил, даже озадачил его. И тут он увидел Констанцию. Девочка лежала на боку, волосики, аккуратно причесанные мной, были теперь растрепаны. Она сбросила с себя одеяло, а ее розовая ночная рубашка задралась до пояса. Я не могу сказать, как долго Мартин смотрел на нее — может быть, секунды, может, минуты, — но когда он довернулся ко мне, лицо его приобрело темнокрасный оттенок. Он не сказал: «Послушай, это тебе повесить на меня не удастся». Ничего подобного. Ему было достаточно лишь одного взгляда, чтобы понять, что отец ребенка — он: у Констанции была та же кожа, та же форма лица, те же волосы — словом, все. Мартин повернулся ко мне всем телом, покачал головой, втянул губы и, наконец, произнес: — Кристина.

Я опустила глаза.

— Боже милостивый!

Я молчала и просто ждала, когда он заключит меня в свои объятия.

— Будь я неладен!

Он ругался, как любой из известных мужчин, и поэтому становился для меня более реальной фигурой.

— Но, Кристина… Мы же только… один раз, — последнее слово он произнес шепотом, запинаясь, потом протянул руки и привлек меня к себе. И я упала в его объятия, о чем мечтала столько времени. Все это было для меня слишком. Я по минутам репетировала нашу встречу, представляя, как все будет, и слезам не было в ней места, но теперь я рыдала, припав к его шее, и этому, казалось, не будет конца. Но все же даже в этот момент я приказала себе сдерживаться, чтобы не услышали соседи.

Его губы шептали мне в ухо «Кристина, о, Кристина» с таким глубоким и искренним сожалением, что я почувствовала себя тысячекратно вознагражденной за то, через что мне пришлось пройти за эти годы.

Теперь уже Мартин свел меня вниз по лестнице, но мы продолжали крепко прижиматься друг к другу. На кухне он вновь привлек меня к себе и опять принялся утешать:

— О, моя милая! Ты ждала все это время? — я молча кивнула, и он с невыразимой болью в голосе пробормотал — Боже ты мой!

Он усадил меня возле огня, потом, выдвинув ногой маленький коврик, уселся возле моих коленей и крепко взял меня за руки. Я всматривалась в его лицо, теперь изменившееся, полное тревоги. Пришла моя очередь успокаивать его. Я коснулась его щеки.

— Не переживай. Что случилось — то случилось, и я нисколько не сожалею об этом.

Мартин вдруг опустил голову, зарывшись лицом в мои колени, и то счастье, которое овладело мной, когда я стала гладить его волосы, было каким-то другим, новым — как моя любовь к Констанции, только усиленная в тысячу раз. Оно не имело ничего общего с томлением плоти.

Через какое-то время он поднял голову.

— Кристина, нам надо поговорить.

— Да, Мартин.

Мне не хотелось говорить. Хотелось, чтобы мы просто сидели и обнимали друг друга. Хотелось чувствовать его губы — он еще ни разу не поцеловал меня.

— В тот вечер… у реки.

— Неважно, — я улыбнулась ему с пониманием, вместившим в себя мудрость всех матерей мира, потому что Мартин напоминал встревоженного ребенка, а я больше не чувствовала себя двадцатилетней девушкой — я была зрелой опытной женщиной. Я не желала, чтобы он вновь переживал ту унизительную ситуацию, но он не дал мне говорить.

— Странно, но я так никогда и не смог забыть тебя. Единственный раз в жизни я убегал от кого-то.

— Да ладно тебе.

— Нет, не ладно. Все эти годы совесть не давала мне покоя. Не потому, что я люблю тебя, понимаешь? — я кивнула. — Потому, что мне пришлось убегать от этого чертова священника. Ну и нагнал же он на меня страху в тот вечер! Не в добрый час — мой дядя, полковник Финдлей, в тот самый день как раз рассказывал мне о том, какой властью обладают в этом городе служители культа. Незадолго до этого служанка дяди, католичка, несмотря на все угрозы со стороны священника, вышла замуж за протестанта. А тот впоследствии ни в какую не согласился, чтобы его ребенок воспитывался в англиканской церкви. Дядя сказал, что жизнь той женщины превратилась в настоящий ад.

Я пристально посмотрела на него. Что он пытался сказать мне? Что не собирается принимать католическую веру? Что опасается давления? Да я откажусь от своей веры хоть завтра, хоть сейчас. Что она может значить по сравнению с потерей моего возлюбленного? Все отцы Эллисы вместе взятые не смогут переубедить меня!

— …на следующий день дяде позвонил кто-то из друзей, живших по ту сторону холма, и сообщил, что один из священников вышел, так сказать, на тропу войны и разыскивает парня, который, — Мартин потупился, — развлекался с девушкой, так он выразился. Я не развлекался в тот вечер, Кристина, — добавил он, глядя на меня, — я любил тебя. Ничего подобного с тех пор со мной не было, я уже никогда не испытывал этих чувств. Я хотел вновь увидеть тебя, я помню, как обещал: «У нас будет долгое прекрасное лето». Но в воскресенье после обеда уехал во Францию — на этом настоял дядя.

Я снова погладила его по щеке.