Кристина

Арни был прав. Я открыл рот, чтобы в последний раз попытаться его урезонить, пока это безумие не вышло из-под контроля окончательно, но передумал. Дело сделано, ничего уже не поделаешь. К тому же мне не хотелось больше перекрикивать рев глушителя и дышать токсичными выхлопными газами.

– Ладно. Я поеду за тобой.

– Заметано, – улыбнулся Арни. – Я поеду по Уолнат-стрит и Бейзин-драйв. Не хочу выезжать на оживленные улицы.

– Понял.

– Спасибо, Деннис!

Он снова перевел рычаг автоматической коробки «гидраматик» в положение «D», и «плимут» рванул вперед на два фута, после чего едва не заглох. Арни слегка газанул, Кристина издала мерзкий звук и поползла по дорожке на улицу. Когда Арни надавил на тормоз, сзади загорелась только одна фара. Мой внутренний бухгалтер безжалостно добавил к смете еще пять долларов.

Арни выкрутил руль налево и оказался на улице. То, что осталось от глушителя, ржаво царапнуло по колдобине. Арни надавил на газ, и машина взревела, точно беглый участник демонстрационных гонок в Филли-Плейнс. Жители соседних домов с любопытством наблюдали за происходящим.

Ревя и клокоча, Кристина покатилась по улице со скоростью около десяти миль в час, то и дело выпуская облачка вонючего голубого дыма, которые медленно растворялись в сладком августовском воздухе.

Через сорок ярдов, у знака остановки, она заглохла. Мимо промчался мальчишка на велосипеде. До меня долетел его наглый хриплый крик: «Отправьте ее на свалку, мистер!»

Из окна показался сжатый кулак Арни. В следующий миг он поднял средний палец в неприличном жесте. Я никогда не видел, чтобы Арни кому-нибудь показывал средний палец.

Завыл стартер, мотор почихал и завелся. На сей раз из выхлопной трубы раздалась целая канонада выстрелов: казалось, прямо средь бела дня на Лавровой улице кто-то открыл огонь из пулемета. Я застонал.

Очень скоро кто-нибудь пожалуется копам на нарушение общественного порядка, и те оштрафуют Арни за управление транспортным средством, не зарегистрированным в установленном порядке и не прошедшим техосмотра – да еще за нарушение порядка в придачу. Вряд ли это разрядит обстановку в семье Каннингем.

Раздался последний выхлоп – эхо его пронеслось по улице, как ударная волна после взрыва мины, – и «плимут» свернул на Мартин-стрит, по которой можно было добраться до Уолнат-стрит. В заходящем солнце красный побитый автомобиль на миг вспыхнул золотом, а затем скрылся из виду. Я успел заметить только локоть Арни, вальяжно торчавший из окна.

Я повернулся к Лебэю – у меня внутри опять все кипело, и я хотел задать ему жару. Ей-богу, на душе у меня кошки скребли. Но от увиденного я обомлел.

Роланд Д. Лебэй плакал.

Это было ужасно, нелепо, абсурдно, но прежде всего – жалко. Когда мне было девять, мы завели кота по имени Капитан Мясоед, и его сбил почтовый грузовик. Мы повезли его к ветеринару – ехали медленно, потому что мама плакала и плохо видела дорогу, – а я сидел на заднем сиденье с Капитаном Мясоедом и все твердил ему, что ветеринар его спасет, все будет хорошо, хотя даже девятилетний тупица вроде меня отлично понимал, что хорошо Капитану Мясоеду уже никогда не будет, потому что кишки у него вылезли наружу, из попы текла кровь, а в переноске и на шерстке засыхало дерьмо: он умирал. Я хотел погладить кота, и он меня укусил, прямо в чувствительное место между большим и указательным пальцем. Боль была сильная, но больше всего меня мучила жалость. С тех пор я ничего подобного не испытывал. Не подумайте, я не жалуюсь; такие чувства людям не стоит испытывать часто. Переборщишь с этим – и сам не заметишь, как загремишь в психушку.

Лебэй стоял на облезлой лужайке, неподалеку от того места, где машинное масло выжгло все живое. Он достал свой огромный стариковский носовой платок и вытирал им глаза. Слезы жирно блестели на его щеках – больше похожие на пот, чем на настоящие слезы. Кадык под дряблой кожей на шее ходил ходуном.

Я отвернулся, чтобы не смотреть, как он плачет, и уставился прямо в открытые ворота его одноместного гаража. Раньше он казался забитым до отказа – не столько хламом, сколько древней громадиной со спаренными фарами, панорамным лобовым стеклом и капотом длиной в акр. Теперь же весь хлам вдоль стен лишь подчеркивал пустоту гаража: он зиял чернотой, как беззубый рот.

Смотреть на это было почти так же неприятно, как и на плачущего Лебэя. Но, когда я вновь обернулся на старикана, тот уже взял себя в руки, перестал лить слезы и спрятал платок в задний карман. Лицо у него по-прежнему было бледное и безрадостное.

– Что ж, – просипел он, – вот я от нее и избавился, сынок.

– Мистер Лебэй, – сказал я, – у меня только одно желание: чтобы мой друг скоро мог сказать то же самое. Если б вы знали, в какие неприятности он влип из-за вашего корыта…

– Проваливай, – перебил меня старик. – Все блеешь и блеешь, как тупая овца. Только и слышу от тебя: бее, бее, беее. Приятель твой поумнее будет. Лучше езжай к нему и помоги.

Я зашагал по лужайке к своей машине. Оставаться в компании Лебэя даже лишнюю секунду мне не хотелось.