Кристина

А мне он все равно нравился. У него было необычное чувство юмора и пытливый ум. Именно Арни в детстве показал мне, как построить муравьиную ферму, и мы все лето наблюдали за этими маленькими паршивцами, завороженные их трудолюбием и абсолютной серьезностью. Именно Арни предложил однажды тайком выбраться из дома, набрать лошадиного навоза в конюшне и подложить его под дурацкую пластмассовую лошадь, что стояла на лужайке у местного мотеля. Арни первым освоил шахматы. И покер. Научил меня набирать максимальное количество очков в скрэббл. Дождливыми днями я первым делом вспоминал про него (пока не влюбился – если это можно так назвать. Она была из группы поддержки, и я просто шалел от ее тела, но Арни считал, что ума и души в ней столько же, сколько в пластинке Шона Кэссиди. Я не возражал.). Арни всегда знал, чем заняться в плохую погоду. По одному этому признаку легко опознать настоящих одиночек: в дождливый день у них непременно найдется интересное занятие. И к ним всегда можно забежать на часок. Они всегда дома. Всегда, черт подери.

Зато я научил его плавать. Мы вместе тренировались, и я заставлял его есть зеленые овощи, чтобы на этих несчастных костях наросло хоть немного мяса. Летом перед последним учебным годом в средней школе Либертивилля я пристроил Арни на дорожные работы, из-за чего нам обоим пришлось поскандалить с его предками: они готовы были устраивать пикеты в поддержку калифорнийских фермеров и каких-нибудь сталеваров, но им внушала ужас мысль о том, что их одаренный сын (получивший едва ли не высший бал за тест Стэнфорда – Бине, помните?) запачкает руки и обгорит на солнце.

Ближе к концу летних каникул Арни увидел Кристину – и влюбился. Мы были вместе в тот день, ехали домой с работы, и я все помню в мельчайших подробностях: если надо, готов подтвердить свои показания на небесном суде. Арни влюбился по уши. Все это было бы смешно, если б не было так грустно – а потом еще и очень страшно. Скверно, одним словом.

Все пошло наперекосяк почти сразу. И очень скоро полетело к чертям.

Часть первая Деннис – песенки о машинах

1. Первое свидание

Эй, глянь-ка,

Вон там, у тротуара,

Стоит авто, каких на свете больше нет.

Я все отдал бы за кабриолет!..

Смотри, так и глядит на нас,

Вот это тачка – первый класс!

Эдди Кокран

– О боже! – вдруг завопил мой друг Арни Каннингем.

– Что такое? – спросил я.

Он смотрел назад, вытаращив глаза, разинув рот и выкрутив шею практически на сто восемьдесят градусов, точно она у него была на шарнире.

– Тормози, Деннис! Разворачивайся!

– Да что с то…

– Едем обратно, я хочу еще разок на нее взглянуть.

Внезапно я все понял.

– Да ты чего? Это же…

– Разворачивайся! – Он почти кричал.

Я тормознул, подумав, что Арни меня разыгрывает – он иногда выкидывал такие фокусы. Не тут-то было. Он влюбился, причем по самые уши.

Выглядела она хуже некуда, и я до сих пор не могу взять в толк, что он в ней нашел. Лобовое стекло слева покрывала паутина трещин, сзади на кузове – огромная вмятина с облупившейся краской, вокруг которой расползлось безобразное пятно ржавчины. Задний бампер свернут к чертовой матери, крышка багажника открыта, сиденья спереди и сзади кто-то исполосовал ножом. Одно колесо спустило. На остальных резина стерта до корда. Под двигателем – темная лужица масла.

Арни влюбился в «плимут-фьюри» 1958 года выпуска, модель с удлиненным кузовом и большими плавниками. На правой – не разбитой – части лобового стекла висела поблекшая табличка с надписью: «ПРОДАЕТСЯ».

– Только взгляни на ее линии, Деннис! – прошептал Арни.

Он бегал вокруг машины как одержимый, потные волосы развевались на ветру. Он дернул ручку задней двери, и та с пронзительным скрипом отворилась.

– Арни, ты прикалываешься, да? Или у тебя солнечный удар? Умоляю, скажи, что ты просто перегрелся. Я отвезу тебя домой, суну под кондиционер, и мы забудем про это недоразумение, договорились? – Уже тогда я не очень надеялся его вразумить. Арни обладал отменным чувством юмора, но сейчас на его лице не было ни намека на улыбку – только безумный восторг, который мне сразу не понравился.

Он не удостоил меня ответом. Из открытой двери пахнуло маслом и каким-то жутким гнильем. Этого Арни тоже как будто не заметил. Он забрался внутрь и сел на исполосованное, выцветшее сиденье. Двадцать лет назад оно было красное. Теперь – едва розовое.

Я выдрал из сиденья клочок набивки, рассмотрел и сдул его.

– По этой машине как будто русские прошли. По пути на Берлин.

Арни наконец меня заметил.

– Ну да… да… и что? Я ее починю. Красавица будет! Вот увидишь, Деннис! Произведение искусства!

– Ну-ка, ну-ка! Вы что тут творите, ребятки?

На нас смотрел старикашка лет семидесяти. Может, немногим моложе. Вид у него был угрюмый и жалкий: волосы – то, что от них осталось, – висели длинными седыми лохмами, на облысевшей макушке цвел псориаз.