Кристина

На нем были зеленые стариковские штаны и кеды, вместо рубашки или хотя бы майки – какая-то обмотка, смахивающая на женский корсет. Когда он подошел ближе, я разглядел, что это в самом деле корсет, только не женский, а поддерживающий, для больной спины. Судя по виду, последний раз его меняли примерно тогда, когда умер Линдон Джонсон.

– Чего вам тут надо, а? – надсадным и пронзительным голосом повторил он.

– Сэр, это ваша машина? – спросил Арни. Нашел что спросить. Чья же еще? «Плимут» стоял на заросшей лужайке типового дома послевоенной застройки, из которого к нам вышел старикан. Лужайка была в ужасном состоянии, но по сравнению с «плимутом» прямо-таки цвела и пахла.

– Допустим, что с того?

– Я… – Арни сглотнул. – Я хочу ее купить.

Глаза старикана сверкнули, злобная хмурая мина осветилась изнутри каким-то тайным огнем, а губы исказила плотоядная усмешка, сменившаяся широкой торжествующей улыбкой. В тот самый миг, ручаюсь, в тот самый миг мое нутро свернулось в ледяной узел, и я едва поборол желание дать Арни по башке, вырубить его и утащить прочь. Нет, не радостный огонь в стариковских глазах меня напугал, а то, что скрывалось за этим огнем.

– Так бы сразу и сказали! – Старик протянул Арни руку, и тот ее пожал. – Моя фамилия Лебэй. Роланд Д. Лебэй. Военный в отставке.

– Арни Каннингем.

Мне он только махнул: ясное дело, ему нужен был мой приятель, а я ему на фиг не сдался. К чему церемонии, Арни мог бы сразу вручить Лебэю свой бумажник.

– Сколько? – спросил он и тут же добавил: – За такую красавицу никаких денег не жалко.

В душе я даже не вздохнул – застонал. К бумажнику только что присоединилась чековая книжка.

На секунду улыбка Лебэя чуть померкла, а глаза подозрительно сощурились. Он, видно, решил, что его разыгрывают. Внимательно осмотрев восхищенную рожу Арни на предмет злого умысла, он ничего такого не обнаружил и задал абсолютно безупречный вопрос:

– Сынок, у тебя раньше была машина?

– У него «Мустанг-Мач-2», – встрял я. – Предки купили. Коробка «хёрст», наддув, асфальт плавит даже на первой передаче. Зверюга…

– Нет, – тихо произнес Арни. – Я только этой весной права получил.

Лебэй бросил на меня хитрый взгляд, а затем переключил все внимание на главную жертву. Он положил обе руки на поясницу и потянулся. Нас обдало запахом кислого пота.

– В армии мне повредили спину, – сказал старикан. – Инвалидом сделали. От врачей никакого толку. Если кто вас спросит, куда катится наш мир и почему, отвечайте: всему виной врачи, коммуняки и ниггеры-радикалы. Коммуняки – самое большое зло, но врачи от них почти не отстают. А если вас спросят, кто вам это сказал, можете смело назвать мое имя. Роланд Д. Лебэй, так точно, сэр!

Он зачарованно погладил обшарпанный капот «плимута».

– Это моя самая любимая машина, лучше у меня никогда не было. Купил ее в сентябре пятьдесят седьмого. В ту пору новые коллекционные автомобили выходили на рынок в сентябре. Летом производители дразнили народ фотографиями машин под белыми чехлами, так что все с ума сходили от любопытства. Теперь уж не то. – Его голос буквально сочился презрением к нынешним временам. – Она была новая. А пахла как!.. Нет на свете запаха приятнее, чем запах новой машины. – Он задумался. – Ну, после женской киски.

Я посмотрел на Арни, изо всех сил прикусывая себе щеки, чтобы не расхохотаться. Арни бросил на меня все тот же восхищенно-завороженный взгляд. Старикан нас как будто не замечал, он улетел на другую планету.

– Я тридцать четыре года носил хаки, – сообщил нам Лебэй, все еще поглаживая капот машины. – Ушел в армию в тысяча девятьсот двадцать третьем, когда мне было шестнадцать. Жрал пыль в Техасе и гонял вошек размером с лобстеров в борделях Ногалса. Во Вторую мировую я видел солдат, у которых кишки через уши вылезали. Это было во Франции. Ей-богу, через уши. Можешь такое представить, сынок?

– Да, сэр. – Вряд ли Арни вообще слышал околесицу, которую нес Лебэй. Он неловко переминался с ноги на ногу, словно очень хотел в туалет. – Так я насчет машины…

– В университете небось учишься? – вдруг рявкнул Лебэй. – В Хорликсе?

– Нет, сэр, я учусь в средней школе Либертивилля.

– Хорошо, – мрачно ответил старик. – Держись подальше от университетов. Там сплошные ниггеролюбы, которых хлебом не корми, позволь только отдать кому-нибудь Панамский канал. «Лаборатория идей», ага! Лаборатория мудей, вот они кто.

Он окинул любовным взглядом свою развалюху со спущенным колесом и проржавленной краской, тающей под летним солнцем.

– Спину я повредил в пятьдесят седьмом, – продолжил он. – Армия уже тогда разваливалась на части. Я вовремя свалил. Вернулся в Либертивилль, работал на прокатном стане. Жил в свое удовольствие. А потом пошел в салон Нормана Кобба на Мэйн-стрит – там теперь кегельбан – и заказал вот эту самую машину. Говорю, хочу модель следующего года, да выкрасьте ее в два цвета: красный и белый. Как зверь, что ревет у нее под капотом. Они и выкрасили. Когда я ее получил, на счетчике было всего шесть миль. Ей-богу.

Он сплюнул.