Кристина + Сергей = смерть. Любовь под присмотром КГБ

Валентин Михайлович Рожков не захотел тесниться вместе со всеми и обосновался в сарае. Вытащил из него всякий ненужный хлам, покрасил суриком, обшил изнутри фанерой, провел свет. Когда приехал из Москвы, работу нашел в районной газете, где отчаянно не хватало кадров и хорошо образованный человек на вес золота.

В сентябре темнеет рано. Оба окошка в сарае Рожков тщательно завесил, но из-под двери пробивалась полоска желтого света. Петр Глазов постучал и вошел. Рожков посмотрел на него с удивлением. Вечерами Петр Иванович его не беспокоил — после смерти Валентины он имеет право на самостоятельную жизнь.

Глазов вытряхнул наган на дощатый стол.

— Твой? — спросил Глазов.

Рожков ни минуты не колебался:

— Мой.

— С фронта привез?

— Точно.

— Таксиста из твоего нагана убили?

Рожков как-то странно посмотрел на Глазова.

— Пожалел его, что ли? Такую мразь пожалел? Преподаватель полное право имел его кончить. Ты-то об этом лучше всех знаешь.

И замолчал.

Глазов посидел еще немного, пожелал Рожкову спокойной ночи и в дом пошел.

«Такую мразь пожалел?» — звучали у него в ушах слова Рожкова.

Молдавский таксист появился два года назад, когда умерла лысая бабушка — своеобразная достопримечательность поселка. Волос на голове у нее совсем не осталось, парика она не носила. Дети почему-то боялись лысую бабушку, называли ее колдуньей, считали, что она может напустить неизлечимую болезнь. Зимой ее не было видно, а с весны до осени она неподвижно сидела на стуле возле самой речки, закутавшись в цветастую шерстяную кофту. Когда дети шли рвать кувшинки, лысую бабушку обходили за полкилометра.

Дом у нее был одноэтажный, дощатый, очень сырой, а участок с каждым годом становился еще меньше, потому что речка подмывала берег. Когда лысая бабушка умерла, появился таксист, предъявил документы, что он наследник, и оформил дом и участок на себя. Его права на наследование вызывали сомнение, но возражать никто не стал, потому что охотников на бабушкину развалюху не нашлось, а принимать ее на баланс администрации тоже не хотелось.

Таксист поставил двухэтажный кирпичный особнячок с теплым туалетом — на такую роскошь никто в поселке еще не раскошеливался. Но разливавшаяся весной речка мешала ему подъезжать к дому. Тогда таксист, чтобы заезжать к себе со всеми удобствами — прямо с дороги, перенес забор на два метра вглубь территории соседа, преподавателя железнодорожного техникума.

Преподаватель — худой, нервный, с головой, стриженной ежиком, побежал в районную администрацию жаловаться. Через месяц появилась комиссия, обследовала забор и убедилась, что таксист самоуправничает. Но преподаватель рано торжествовал победу. В день, когда он уехал в район, чтобы получить копию решения комиссии, его дом сгорел. Когда пожарные добрались до поселка, спасать было нечего. И некого.

В доме сгорела жена преподавателя. Она болела тяжелой формой диабета. По полгода проводила в больнице. Накануне преподаватель забрал ее из больницы. Наглотавшись лекарств, она спала и не успела проснуться.

Никто не сомневался, что дом поджег таксист. Но общественное мнение к делу не пришьешь. А свидетели где? Преподаватель похоронил жену и уехал. Новый дом на преподавательскую зарплату ему не поднять. И едва ли ему хотелось оставаться здесь, где так страшно погибла его жена. Словом, таксист стал ездить к себе прямо через опустевший участок соседа. С ним в поселке, конечно, никто не здоровался. А через три недели после этой истории его застрелили…

Когда Глазов с женой ложились, возле станции раздались выстрелы. Петр Иванович резко присел на кровати, так что застонали все пружины.

— Слышала? — спросил он жену. — Стреляли.

— Война давно закончилась, а ты никак с нее не вернешься, — пробормотала она, сладко зевая. — Мотоцикл заводят. Спи.

Глазов слез с кровати и босой, не надевая тапочек, вышел на улицу. Постоял на крыльце, вглядываясь в темноту. У соседей слева голубым светилось окно, у соседей через дорогу визжала пила — они второй год строятся.

Приятно постоять на крыльце. В доме тоже хорошо, но жарко от натопленной печки и немного отдает сыростью. У него остался единственный участок, где деревья сохранились. Все вокруг вырубили лес, расчищая место под огороды, а Глазов не захотел. Конечно, у соседей теплее на участке, в доме сухо и урожай лучше. Зато на его участке столетние сосны, много елей и берез. Воздух — позавидуешь, и с дороги не видно, что на участке делается.

Он спустился с крыльца и обошел вокруг дома. Весь день лило как из ведра, и бак для воды переполнился.

Листва забила согнутые из железа трубы, подвешенные к крыше, и дождь заливал оконные рамы. Белила кое— где пошли пузырями. Придется завтра брать самую длинную лестницу и чистить трубы. Внуку понравится.