Критическая Масса, 2006, № 1

Может показаться странным, что в текстах Джоан Харрис, Леонида Гиршовича и Бориса Хазанова больше сходства, нежели различия. Повесть Хазанова «Ксения» — именно то, что возможно назвать «добротным реалистическим произведением». Роман Гиршовича «„Вий“, вокальный цикл Шуберта на слова Гоголя» — прежде всего своего рода игровая структура, выстроенная в соответствии с фирменным приемом автора: «„Вий“…», как и получивший известность ранний роман Гиршовича «Обмененные головы», — это, в сущности, опера. Гиршович выстраивает изящный, доступный среднему интеллектуалу кроссворд, музыкальный кроссворд, на вопросы которого сам же изящно и остроумно отвечает; Гиршович ставит оперу с хорами, романсами и батальными сценами; выстраивает текст, где герои изъясняются открытыми цитатами из либретто. Роман англичанки Джоан Харрис «Пять четвертинок апельсина» — тоже представляет собой большую игру, игру, в которой персонажи носят условные имена фруктов: Кассис — смородина, Пеш — персик, Фрамбуаз — малина и т. д. Но что же все-таки объединяет тексты Хазанова, Харрис и Гиршовича? Это, прежде всего, общая тема. И эта общность темы решительно перекрывает все различия. Три автора желают поведать нам об одном — о жизни на оккупированных фашистскими войсками территориях. Тема вроде бы хорошо знакомая по множеству исследований, а также и по художественным произведениям наподобие «Радуги» Ванды Василевской, «Бури» Эренбурга, «Семьи Тараса» Бориса Горбатова и т. д. Однако за последние примерно двадцать лет тема Второй мировой войны и оккупации, в частности, интенсивно подвергается коренному пересмотру. Зачем? С какой целью? Казалось бы, с самой что ни на есть благородной. Особенно любят декларировать свое благородство исследователи архивных материалов; они, видите ли, обретаются в перманентном поиске правды. Правду ищут все. Даже какой-нибудь Кунин со своими мусорными «Сволочами», и тот объявляет торжественно, что его текст — та самая, долгожданная правда о войне. Откровенно говоря, само словечко «правда» давно уже вызывает чувство отвращения. Потому что мы не настолько наивные дети, чтобы не понимать: новый системный мировзгляд складывается вовсе не потому, что некто отыскал некую замечательную правду; нет, новый мировзгляд основан на опровержении и дискредитации прежнего мировзгляда! И речь, прежде всего, идет о дискредитации постулата «хорошие против плохих», то есть СССР против Германии. Вместо этого постулируется новая позиция: «борьба двух „плохих“ режимов друг против друга». Именно так позиционируется ситуация Второй мировой войны в таких, например, работах: П. Полян. Жертвы двух диктатур (М., 2002); Н. Толстой. Жертвы Ялты (Париж, 1983); В. Штрик-Штрикфельдт. Против Сталина и Гитлера (М., 1993) и многих других.

Итак, главным утверждением становится следующее: Вторая мировая война — не время «борьбы добра со злом», это время борьбы «двух зол». Отсюда и утверждения типа утверждения М. Черненко о ложности в советской культуре военных лет темы «торжествующей справедливости, неминуемой победы добра над силами зла» 1 . Бывшему советскому киноведу Черненко вторит историк, американка Шейла Фицпатрик: «когда в 1941 г. война началась, многие крестьяне на оккупированных территориях Украины и Юга России первое время приветствовали захватчиков или, по меньшей мере, готовы были терпеть их в надежде, что они уничтожат колхозы. Подобное отношение переменилось лишь после того, как стало очевидно, что у немцев нет такого намерения» 2 . Возможно деликатно предположить, что подобные утверждения направлены не только на дискредитацию любопытного понятия «патриотизм», не только на дискредитацию Советского Союза как человеческой общности, но и на дискредитацию собственно русских именно как общности! Но если утверждается «борьба двух зол», то автоматически аннулируется и само понятие «победа». Потому что если одно зло побеждено не этим самым «добром», а всего лишь другим «злом», то какая же эта победа! На том месте, где прежде в системе идеологии находилась «гордость за победу в Великой Отечественной войне», теперь зияет лакуна, своего рода «черная дыра». И аналогичная ситуация, кстати, не только в российской культуре. И чем же возможно эту «черную дыру» заполнить? Ведь существование неидеологизированного общества — большая утопия, романтическая мечта, которая не осуществится никогда! Какая же новая идеология одушевляет новое искусство, новую литературу?