Критическая масса (сборник)

Сашенька тоже счастлива: прежде всего, потому, что и она вышла из больницы, попав туда после того, как в интернате ей устроили «темную». Устроили за то, что она никак не могла привыкнуть делать все вместе со всеми и как все. Даже очередь к компьютеру, чтобы на нем поиграть, не занимала: неинтересно ей это было. Кроме того, она так и не смогла себя заставить, как ни в чем ни бывало, через слово вставлять в свою речь те самые выражения, которые мама раньше запрещала ей и слушать. Она все норовила сбежать то из спальни, где рассматривали порножурналы, то с игровой площадки, где курили и нюхали клей, накрывшись полиэтиленовым пакетом… Вот ее и проучили, чтоб особо не задавалась и не воображала, что самая умная. Только войдя в раж и пиная ее ногами, перестарались: сломали два ребра и устроили сотрясение мозга. «Скорая» увезла девочку без сознания – и она долго провалялась в больнице в райцентре. Ужасно было – ни вздохнуть, ни заплакать: от первого в груди больно, от второго – в голове… Бабушка пообещала Сашеньке, что больше она в тот интернат не вернется, а будет ходить в деревенскую школу – правда, это три километра пешком через поля, но все же лучше, чем чтобы опять избили. Интернатских девчонок никто не ругал, сказали только: «Что делать, городских у нас не любят»… А вот мама ни разу не приехала, но это понятно: у нее теперь дядя Сеня – лежачий больной. По ее, Сашенькиной вине… Не лезла бы не в свое дело, не подглядывала, не подслушивала, не доносила на родителей в милицию… А так – сама виновата… Бабушка сказала, что теперь неизвестно, когда мама ее назад заберет. Да и год в школе пропустила: теперь ведь опять придется идти в пятый.

По маме Сашенька очень скучает и – что греха таить – частенько плачет по ночам: даже однажды сбежала в Петербург (на автобусе, по старой памяти), чтоб хоть издали ее увидеть. Но опоздала: мама уже ушла на работу, и сколько ни стояла Сашенька под мокрым козырьком противоположного подъезда – а так мамы и не увидела. А придет с работы ведь не раньше одиннадцати… Столько было не прождать, домой к бабушке тогда бы Сашенька вернуться не успела… И вот теперь, летом, она все ждет, что вдруг мама выкроит полдня и сама приедет навестить – и ее, Сашеньку, и бабушку с дедушкой… Но мама не едет – наверное, Семену Евгеньевичу совсем плохо…

Целыми днями Сашенька ходит одна по окрестным болотистым лесам и унылым полям – но этим летом представляет рядом не каких-то глупых возлюбленных, а только маму, и неустанно ей все кругом показывает: видишь, это мое любимое дерево с дуплом, а здесь будь осторожней, не споткнись о корень… хочешь бутерброд? И мама отвечает, что очень ее любит и скоро заберет обратно – вот пусть только Семен Евгеньевич выздоровеет.

Еще Сашенька ждет, не вернется ли Незабудка. Бабушка с дедушкой рассказали, что, как только Сашеньку отправили в интернат, она убежала куда-то, и с тех пор ее не видели. Сашенька не знает, что бабушка солгала ей: на самом деле, Незабудку в первый же день растерзали насмерть местные коты – ведь она была кастрирована, не пахла ни котом, ни кошкой и, к тому же, возраста совсем преклонного… Непонятных чужаков не принимают не только люди, но и животные тоже. Сашеньку не захотели травмировать лишний раз: ребенок подождет-подождет – и забудет: у детей ведь память короткая… Пусть девочка будет счастлива.

Сашенька недавно переписывалась с Софьей – так, понемножку. Переписывалась по-настоящему, на бумаге, ведь у той тоже нет компьютера. Софья ненавязчиво рассказывала ей все, что девочка могла понять, о православной вере и учила, как готовиться к исповеди и причастию. Она даже прислала ей заказным письмом тонюсенькую брошюрку под названием: «Исповедь отроковицы». Следовало честно ответить самой себе на все вопросы, задававшиеся там, – а потом рассказать обо всем священнику. «Не случалось ли тебе проводить время в пустых мечтаниях? – строго спрашивалось в книжке. – Не пренебрегала ли ты занятиями рукоделием и другим домашним трудом? Не читала ли каких-нибудь книг и журналов, кроме тех, которые давали тебе родители или учителя? Не думала ли чего-нибудь неподобающего о каком-либо юноше или мужчине? Не подслушивала ли чужих разговоров? Не подглядывала ли за людьми? Всегда ли рассказывала родителям о своих проказах? Не осуждала ли в мыслях поступков матери или отца? Всегда ли точно выполняла то, что они тебе говорили? Не лгала ли ты сверстникам или – еще хуже – взрослым? Не отлучалась ли из дома без их разрешения? Не считала ли себя в чем-то лучше других? Не стремилась ли к гордому уединению, избегая общества других девочек?» – и, отвечая на эти вопросы честно самой себе, Сашенька ощущала, что хуже ее нет на свете никого – ни отроковицы, ни отрока. Оттого и не поехала к отцу Даниилу на исповедь и причастие: слишком уж была уверена, что он и смотреть не станет на такую неисправимую грешницу – тем более, что об одном-то ее грехе он знал достоверно… Потому и Софье отвечать перестала – ведь она же святая, и, конечно, предположить не могла, с кем связалась…