Критическая температура

Ты не думай, что я развелась только из-за тебя и потому теперь несчастна. Просто я однажды пыталась, как это делают люди, и, если признаться, единственно по их советам, попыталась создать что-то вроде семьи. Надеялась этим сколько-то увлечь себя. А может быть, даже кого-то сделать счастливым, окружив заботой, уютом, каким-то пониманием… Но нет. Семьи никак не выходило. Из-за меня. Потому что это не увлекло меня. А значит, я и не могла никого осчастливить. Не могла! Веришь? И не думай, что я сколько-нибудь сравниваю при этом себя с тобой. Не думай, что этим сколько-то упрекаю тебя. Служу примером или укором. Нет! Совсем нет. Даже, чтобы ты поверил: еще раз нет!

Я, родной, понимаю тебя. В самом главном. От этого никуда не уйдешь…

Ведь когда я, глупая, пробовала создать семью, от меня зависело: иметь мне или не иметь детей. А от тебя не зависело это. И здесь тебе надо, пожалуй, не сочувствовать, а завидовать мне! Ведь у меня сейчас только и мысли, что о тебе! Представляешь? И все, что я ни делаю, о чем ни забочусь, – для тебя… Рассказать кому-нибудь – засмеют. Но вот считается, например, что люди одинокие постепенно, как правило, опускаются. А я всегда готовлю вкусный завтрак, обед. И сервирую стол, чтобы ты не упрекнул меня, не засмеялся бы надо мной. Я стараюсь хорошо одеваться, не хуже других. Ты представляешь теперь, что ты для меня значишь? Он, тот, о ком я говорила, мой муж, ничего такого не вызывал во мне…

Он был не такой уж плохой. Как все люди. Как большинство. Умный, внимательный. Очень удобный, наверное, как муж… Нет, я ни разу не сказала ему этих слов: про любовь. Он сказал мне. И предложил… Я долго думала, потом согласилась. А теперь даже с собой наедине я вся горю от стыда, едва подумав об этом.

И ты знаешь, родной, о чем еще. Я свыкаюсь, а может, свыклась уже со всем, что и как есть у меня в жизни. Раньше здорово верилось, это преследовало даже ночью: будто должно рано или поздно что-то произойти, должно что-то случиться вдруг – и ты станешь около меня. Навсегда. Навсегда-навсегда. А теперь я не думаю об этом. Ну – почти не думаю…

Вся экзотика детства, все представления о романтическом связываются, как правило, с жаркими странами. А я, когда представляю нас вдвоем, – я думаю о глухой-глухой уральской тайге, где родилась я… Представляю озеро, избушку в пять стен, со ставнями, оградкой. Высокое крыльцо, сарай, баньку на огороде… Представляю себя: как я набрала во дворе охапку березовых полешек и поднимаюсь по ступенькам, чтобы затопить печь… А утро раннее-раннее. И ты с удочками, неподалеку от дома. Ну, чтобы мне видно было тебя…

Люблю. Целую».

* * *

Все вдруг приобрело немножко комический характер.

Неведомый переписчик, снабжавший письмами два десятых: «а» и «б» – не назвал имени их автора. Но и потребность в этом исчезла вскоре.

Клавдия Васильевна несколько запоздала на второй урок. А когда вошла, минуту-другую стояла возле стола, в рассеянности глядя на закрытый классный журнал. Потом медленно, будто нехотя, повернулась к доске. Взяла мел и уже занесла было руку, чтобы записать новую тему, но опустила ее и оглянулась на класс. Блеклые губы ее тронула виноватая улыбка.

– Что-то у меня сегодня с утра все не клеится…

Лицо ее было осунувшимся. Глаза, усталые больше чем когда-нибудь, вовсе потускнели. Но и теперь еще никто не сделал вывода, который буквально напрашивался в связи с таинственными посланиями. Во всяком случае, он пока не приходил в голову Милке да и большинству в классе, как она заметит чуть позже.

Вездесущий Левка Скосырев уточнил по поводу признания химички:

– Это вы из-за кражи?

Выцветшие, серые брови ее медленно поползли вверх.

– Нет… – удивленно проговорила она. И, поведя головой, как-то испуганно, словно бы не желая допускать никаких сомнений по этому поводу, еще раз повторила: – Нет-нет! При чем здесь кража?

– А почему Анатолий Степанович в милицию не заявляет? – полюбопытствовал настырный Левка. Потом ни к селу ни к городу добавил: – У нас сегодня сплошные сенсации с утра. То грабеж, то любовь… Поэма с продолжениями. Чокнуться можно.

И палочка мела вдруг хрустнула в руках Клавдии Васильевны. Одна половинка упала на пол, а другую Клавдия Васильевна завертела в сухих, нервных пальцах, беспомощно взглядывая под ноги.

Инга Сурина вскочила и услужливо подняла мел.

– Это его личное дело… При чем здесь Анатолий Степанович?.. – ответила Клавдия Васильевна рыжему Левке.

Но девчонки уже переглянулись. И Милка была убеждена, что большинство, как она и Лялька, только сейчас поняли, что кража тут действительно ни при чем. Но АВТОРОМ ПИСЕМ, той загадочной неизвестной, что с утра будоражила умы десятиклассников, была КЛАВДИЯ ВАСИЛЬЕВНА!

Открытие это оказалось настолько ошеломляющим, настолько невероятным, что когда Клавдия Васильевна тусклым голосом объявила: «Давайте повторим бензолы…» – и начала что-то писать, никто не слышал ее и не обращал внимания, что там она пишет. В сверкающих глазах одноклассников застыл один и тот же недоуменный вопрос: можно ли в это верить?