Критические статьи, очерки, письма

О сотрудничестве искусства и прогресса свидетельствует вся история. Dictus ob hoc lenire tigres. Ритм — это сила. Средние века не меньше, чем античность, знали эту силу и испытали ее на себе. Второе варварство, варварство феодальное, тоже боится этой силы — стихов. Бароны, не очень пугливые, робеют перед поэтом; что это за человек? Они боятся, как бы не запел он «мужественную песнь». Этот незнакомец несет с собой дух цивилизации. Старые башни, свидетельницы кровавой резни, таращат свои дикие глаза и вглядываются в темноту; их охватывает тревога. Феодализм трепещет, берлога взбудоражена. Драконам и гидрам не по себе. Почему? Потому что рядом присутствует невидимый бог.

Любопытно отметить это могущество поэзии в тех странах, где царит самая непроходимая дикость, в частности в Англии, этой бездне феодализма, penitus toto divisos orbe britannos. Если верить легенде, — а это ведь форма истории такая же достоверная и такая же лживая, как и всякая другая, — то Кольгрим, осажденный бретонцами в Йорке, получил помощь от своего брата Бардульфа-саксонца только благодаря поэзии; благодаря ей король Авлоф проник в лагерь Ательстана, а Вербург, принц Нортемберлендский, освобожден уэльсцами, чем и объясняется, как говорят, происхождение кельтского девиза принца Уэльского: «Ich dien»; благодаря ей Альфред, король английский, восторжествовал над Гитро, королем датским, а Ричард Львиное Сердце вышел из лозенштейнской тюрьмы; Ранульф, граф Честер, подвергшийся нападению в своем замке Ротлан, своим спасением обязан вмешательству менестрелей, свидетельством чего служила привилегия, которой менестрели, находящиеся под покровительством лордов Дальтон, пользовались еще при Елизавете.

Поэт имел право обличать и угрожать. В 1316 году, в троицын день, когда Эдуард II вместе с пэрами Англии сидел за столом в большом зале Вестминстерского дворца, в дверях появилась женщина-менестрель верхом на лошади; она объехала зал кругом, приветствовала Эдуарда II, громким голосом предсказала миньону Спенсеру, что он будет повешен и оскоплен рукой палача, а королю, — что его пронзят раскаленным железным прутом; положив перед ним на стол письмо, она удалилась, и никто ей ничего не сказал.

На празднествах менестрели шествовали впереди священников, и им оказывали большие почести. В Эбингдоне на празднике святого Креста каждый из двенадцати священников получил по четыре пенса, а каждый из двенадцати менестрелей — по два шиллинга. В Мэкстокском монастыре был обычай угощать менестрелей ужином в зале, украшенном росписью, при свете восьми толстых восковых свечей.

Чем дальше мы подвигаемся к северу, тем гуще туман, и кажется, что по мере того, как он сгущается, растет и значение поэтов. В Шотландии оно огромно. Если что-либо и превосходит легендарную славу рапсодов, то это только легендарная слава бардов. Во время нападения Эдуарда Английского триста бардов защищают Стерлинг, так же как триста героев защищали Спарту, и у них есть свои Фермопилы, равные Фермопилам Леонида. У Оссиана, существование которого совершенно достоверно и реально, был плагиатор; это бы еще ничего, но плагиатор не ограничился тем, что обворовал его, он его еще и обесцветил. Знать Фингала только по Макферсону — все равно, что знать Амадиса только по Трессану. В Стэффе показывают скалу поэта, Clachan on bairdh, названную так, по словам многих знатоков древности, задолго до того, как Вальтер Скотт посетил Гебриды. Это Кресло барда — большой утес с углублением, как бы приглашающий гиганта сесть; он находится у входа в пещеру. Вокруг него только волны и тучи. За Clachan on bairdh высятся сверхчеловеческие геометрические формы: нагромождение базальтовых призм, беспорядочное смешение колоннад и волн — таинственное, пугающее сооружение. Возле Кресла барда тянется Фингалова пещера; море разбивается здесь, прежде чем войти под устрашающие своды. Вечерами начинает казаться, будто видишь в этом кресле облокотившуюся фигуру; это призрак, говорят рыбаки клана Мэкинонс; и никто не смеет, даже среди бела дня, подняться к этому страшному креслу, ибо с представлением о камне связано представление о могиле, а на кресло из гранита может сесть лишь человек, явившийся из тьмы.

IV

Мысль — это сила.

Всякая сила есть долг. Может ли в наш век эта сила пребывать в покое? Может ли этот долг закрывать глаза? И время ли сейчас искусству разоружаться? Менее чем когда-либо. Благодаря событиям 1789 года человеческий караван достиг высокого плоскогорья; перед ним открылись широкие просторы, искусству стало больше дела. Вот и все. Всякому расширению горизонта соответствует просветление сознания.