Критические статьи, очерки, письма

Я был глубоко тронут добрыми чувствами учеников Бурбонского лицея, которые просили Французскую Комедию поставить драму «Эрнани». Ничто не может тронуть меня больше, чем этот знак симпатии со стороны молодежи, для которой я работаю и к которой сам принадлежу. Я испытываю к ним истинную признательность и прошу вас, г-н директор, сообщить об этой признательности господам студентам Бурбонского лицея. Я почту себя лично обязанным вам, если вы соблаговолите передать им мою искреннюю и горячую благодарность.

Имею честь пребывать с совершенным почтением, г-н директор, вашим преданным и покорным слугой

В. Гюго.

Ламартину

12 июля 1830

Вы сможете судить по дате этих стихов, мой друг, что они написаны уже давно. Всякого рода причины, в которых я сам не мог бы дать себе отчета, — сначала медлительность, с которой я переписывал стихи, потом какое-то чувство отвращения, какое-то внутреннее недовольство самим собой, — заставили меня откладывать с недели на неделю их отправку вам. Вот они, наконец, — но не читайте их. Смотрите на них просто как на знак моей верной, глубокой и сердечной дружбы.

Выборы почти закончены. Вы, вероятно, уже свободны. Боюсь, что вас уже нет в Маконе. Быть может, вы уже предприняли ваше ежегодное путешествие на воды в Ахен; на всякий случай пишу вам в Макон.

О ваших «Гармониях» поговорим обстоятельно, когда вы вернетесь в Париж. Думаю, вы достаточно знаете меня и уверены в том, что они не нашли бы более страстного защитника, чем я, если бы только они нуждались в защите. Но время борьбы для вас, к счастью, миновало. Ваши «Гармонии» вызывают всеобщий восторг, и они этого заслуживают.

Но все же мне не раз казалось забавным, что в числе нынешних ваших хоругвеносцев находятся прежние хулители «Чайльд Гарольда» и «Вторых раздумий».

Что касается меня, то я скажу вам то же, что говорю всем: ваши «Гармонии» — это по-прежнему вы. Талант, талант и талант! И, однако, мне все же придется высказать вам некоторые сомнения, придраться к некоторым недостаткам, так как в наши дни, говорят, это считается признаком хорошего тона между друзьями; это называется — говорить правду. Таков уж наш век, и в особенности такова наша страна. Зависть и ревность так глубоко проникли почти во все умы, что люди не мыслят себе без них даже дружеских отношений. Без острой приправы взаимных придирок и хулы самая истинная дружба покажется почтеннейшей публике безвкусицей и обманом. Воскресни сейчас Микеланджело, от него потребовали бы хулы на Рафаэля, и нам показалось бы смешным восторженное преклонение Бетховена перед Моцартом. Итак, мне придется приноравливаться к этому милому всеобщему правилу. Но предупреждаю — все это мне противно.

Девериа сделал ваш портрет, по-моему — прекрасный, и я посоветовал издать его. Это строгое и благородное изображение, надеюсь, полностью уничтожит то странное представление о вас, которое, вероятно, составила себе публика по всем этим жеманным портретам, сопровождавшим сборники ваших стихов, где вы нарисованы с голой шеей.

Прощайте. Любите меня, это будет значить, что вы любите друга.

Виктор Гюго.

Сен-Вальри

Париж, 7 августа 1830