Критическое исследование хронологии древнего мира. Восток и средневековье. Том 3

Тут четко описано, как впервые создавалось представление о «классической Элладе». Угроза со стороны турок заставила жителей Византии осознать себя как этническую общность и превратила вероисповедный термин «эллин» в самоназвание народа. Собравшиеся в Пелопоннесе греки, воодушевленные идеей организации отпора османским успехам, внезапно открыли, что именно Пелопоннес был истоком греческой национальности, а их новоявленный патриотизм немедленно нашел себе опору в рассказах о бывшем ранее военном (именно военном!) величии Спарты. Определенную роль в сложении этой легенды сыграло, по–видимому, и то обстоятельство, что в Ахайском княжестве милитаристский дух был всегда сильнее, чем в Афинах миролюбивых де–ла–Рошей, и от его баронов в Пелопоннесе осталось куда больше руин замков, башен и других военных сооружений.

Патриотические надежды пелопоннесских греков нашли своего ярчайшего выразителя в личности Гемиста Плетона. Вся его почти столетняя жизнь была посвящена идеологическому обоснованию борьбы с османами на базе легенд о великом прошлом «Эллады».

Особо обращает на себя внимание деятельность Плетона как первого пропагандиста идей Платона. Не означает ли это, что он и был автором хотя бы некоторых «сочинений Платона», к которым позже Фичино и К° добавили остальные? Что означает сходство имен: Платон—Плетон? Не прикрылся ли истинный автор прозрачной метаграммой?

Интересно (см. § 4,гл.1), что в истории платонизма фигурирует еще один почти полный тезка Платона—Плотин, живший якобы в III в. н. э. и приспосабливавший учение Платона к нуждам христианства (хотя и не являвшийся сам христианином). Возможно ли случайное совпадение, что три наиболее выдающихся представителя одной и той же философской школы, отделенные якобы друг от друга тысячелетиями, носили практически идентичные имена?

 

Империя Палеологов

Возрождение (а точнее, первое появление) национального чувства греков в рассматриваемое время единодушно отмечают все историки. Оно не ограничивалось Пелопоннесом, а распространялось на всю страну. «После реставрации Палеологов, — писал Б. А. Панченко, — империя получила почти исключительно местное значение национального греческого средневекового царства, которое в сущности является продолжением Никейского, хотя вновь основалось во влахерном дворце Византийской державы» (см.[7], стр.596). Ту же мысль, но более определенно, выражает А. А. Васильев: «В очищенном судьбою от примеси азиатских национальностей населении развивается греческий патриотизм. Императоры продолжают еще носить обычный титул «василевса и автократора ромеев», но некоторые выдающиеся люди убеждают их принять новый титул — государя эллинов… Чувствуется, что прежняя обширная разноплеменная держава превратилась хотя и в скромное по территориальным размерам, но уже в греческое по составу населения государство» (см.[7], стр.597).

Вспыхнувшее чувство эллинского патриотизма стимулировало также единодушно отмечаемый историками резкий подъем в эпоху Палеологов умственной и художественной культуры и само им стимулировалось. Это время известно философами, многочисленными историками (интересно, что у одного из них, Пахимера, впервые обнаруживаются, по свидетельству А.А.Васильева, аттические названия месяцев вместо обычных христианских; см.[7], стр. 654), филологами и риторами («стремившимися по языку приблизиться к классическим писателям», т.е. на деле создававшими их язык), поэтами, богословами и юристами. Их кипучая деятельность не раз давала случай провести параллель с современными им деятелями итальянского Возрождения. Сила, напряженность и разнообразие культурно–просветительного движения при Палеологах ставит его в разряд уникальнейших явлений в долгой византийской истории.

Создание «классических» произведений было не только по плечу этим людям, но оно отвечало и запросам текущего политического момента, вдохновляя борцов–патриотов картинами прежнего величия.

Однако во всей этой картине есть одна трудность. С тем же единодушием, как и в описании культурного подъема, все историки отмечают не только политический, но вызванный им глубокий экономический кризис, охвативший при Палеологах страну. Они цитируют многочисленные свидетельства писателей того времени, описывающих как цветущие области обращались в прах турецкими варварами, сжигавшими поля, уничтожавшими города и угонявшими поголовно все население в рабство. От турецких набегов хирело сельское хозяйство, останавливалась торговля, прекращалось мореплавание.

— Но как же, — спрашивает Морозов, — мог возникнуть культурный подъем в период экономического упадка и гибели? Ведь только в беллетристике бывает «пир во время чумы». Науки и искусства первые гибнут во время экономической разрухи.

Историки не прошли мимо этого вопроса, но их ответы, по справедливому замечанию Морозова, напоминают звучание пустого бочонка. Скажем, тот же А.А.Васильев писал следующее: