Читаем Критика нечистого разума полностью

Свобода кулака, как известно, ограничена носом ближнего. Но какая-то свобода кулака есть. Где вот должна кончаться свобода слова, упираясь в несвободу оскорбления? Или неважно, как это назвать — оскорбление, еще как-то — короче то, что нельзя. Понятно, что это, прежде всего, вопрос формальных определений.

Для той эпохи, которая настает, вопрос базовый. Никогда он не стоял так остро. Просто слишком многие дорвались до, слишком многое на кону. В разговор, который ранее вели сугубо специалисты, которых только на корпоративную этику натаскивали лет десять, открыт для любого. И пошло-поехало.

Ну вот, положим, нижеследующий набор фраз. За какие из них должны наступать общественный остракизм для автора и его ответственность по суду? А какие — всего лишь свобода слова?

1. «Я хочу, чтобы Иванов поскорее помер, мне было бы легче дышать».

2. «Иванов, глупышка и пустышка…»

3. «При виде Иванова меня тянет блевать».

4. «Я знаю, Иванов, что ты трус — и ты никогда не позвонишь по телефону XXX, чтобы перетереть все реально — тебе будет страшно за свое лицо, да».

5. «Распечатал текст Иванова, прочитал, порвал, повесил на крюк в туалет».

6. «Иванов, эта пародия на профессионала, с апломбом тянущая банальности 20-летней давности…».

7. «И не заебало, Иванов, хуйней страдать?».

Моя версия: приговор суда и презрение общества за 2, 4, 6 и 7. А вот 1, 3, 5 — хоть и неприятно для Иванова, но можно. Хотя фраза 1, конечно, звучит резче, чем фраза 6. Но здесь вопрос именно формы, подводить надо под нее. Что можно? Выражать СВОЕ ОТНОШЕНИЕ. Если вы желаете смерти некоему человеку, или радуетесь его смерти, но не предпринимаете насильственных действий, и никого не зовете к тому — ваше право. Ваше право блевать при любом имени, пусть это будет самое святое имя для 99 % сограждан.

Нельзя высказывать лишь одно — не обоснованные суждения. Суждение о том, какую эмоцию лично вы испытываете, всегда обосновано. Вам же виднее, что вы испытали.

А вот нельзя — лгать и попирать презумпцию невиновности. По умолчанию любой человек считается не просто хорошим, а достойным своей должности. Потому пожелать любых бед и даже смерти корректнее, чем усомниться в профессионализме кого-либо.

Но! Что интересно: если под фразами 2, 6 и 7 будет некое пояснение хотя бы на пару тысяч знаков, почему Иванов таков, а лучше пояснение на десять, то это можно. При условии чего-то вроде «выдержанности логической формы», чтобы 10 000 знаков не состояли из 2500 букв у, р, о, д (тут должна быть какая-то формулировка для инстанций, думать надо, какая). Возможно, в случае 7 некорректным будет «хуйня», нет конвенции о том, что это печатная норма. Но если будет конвенция, можно и «хуйню».

А вот фраза 4 это уже приставание, обращение внимания на себя с явной угрозой физического насилия. Обоснуй, не обоснуй — все равно. В дворянском обществе — нормальная вещь, там свои регуляторы вежливости. Но если государство отнимает у граждан право разрушать тела других граждан, фраза 4 нарушает его закон.

Забавный получается кодекс: можно говорить-писать практически что угодно, но… не короче энного числа знаков. Взялся наезжать — делай это бульдозером, а не велосипедом.

Когда умные, хорошие и честные наезжают на глупых, плохих и ложных, они обычно делают это именно так. Подгоняют бульдозер, то есть им не жалко написать статью в 10 000 знаков с объяснением, почему Вася козел. Подробную, художественную, с фактами. Или сделать доклад, положить время на подготовку. Когда бывает наоборот — плохие наезжают на хорошие — то делают это налегке. Кричат с места, пишут на заборе, гадят в комментах. При требовании структурировать подробный контент этого самовыражения просто бы не было.

А хорошие получили бы шанс. Колупать болячки долго и обстоятельно, как они это любят.

Что еще? Такие дела должны рассматриваться быстро, за час. Штраф в размере месячного дохода ответчика, как-то так. Дело не в том, чтобы обиженный заработал, а в том, чтобы ответчик кое-что испытал. Чтобы душа запомнила боль. Телесные наказания, по счастью, запрещены. А меньше одной получки — боль не запомнится.

<p>Именем Консенсуса</p>

Есть ли такие позиции — политические, идеологические, религиозные — изъявление и отстаивание которых должно быть запрещено? законодательно, с прописанным и работающим наказанием?

Давайте не будем торопиться с ответом, и уделим немного внимания реальности. Кажется, что предел великодушия во фразе Вольтера, мол, не согласен с вашими убеждениями, но отдам жизнь за ваше право их высказать.

Но реальность такова, что в каждом обществе есть некое осевое мировоззрение. Есть центр идейного поля, есть его края, и есть такие края, которые уже за краем. Слаще и теплее всего по центру, с краю уже так себе, с внешней стороны края — совсем неуютно. Даже если нет закона, по которому тебя должно прессовать государство, тебя будет прессовать общество. К сожалению, это слишком естественно, чтобы могло быть отменено в принципе.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Как разграбили СССР. Пир мародеров
Как разграбили СССР. Пир мародеров

НОВАЯ книга от автора бестселлера «1991: измена Родине». Продолжение расследования величайшего преступления XX века — убийства СССР. Вся правда о разграблении Сверхдержавы, пире мародеров и диктатуре иуд. Исповедь главных действующих лиц «Великой Геополитической Катастрофы» — руководителей Верховного Совета и правительства, КГБ, МВД и Генпрокуратуры, генералов и академиков, олигархов, медиамагнатов и народных артистов, — которые не просто каются, сокрушаются или злорадствуют, но и отвечают на самые острые вопросы новейшей истории.Сколько стоил американцам Гайдар, зачем силовики готовили Басаева, куда дел деньги Мавроди? Кто в Кремле предавал наши войска во время Чеченской войны и почему в Администрации президента процветал гомосексуализм? Что за кукловоды скрывались за кулисами ельцинского режима, дергая за тайные нити, кто был главным заказчиком «шоковой терапии» и демографической войны против нашего народа? И существовал ли, как утверждает руководитель нелегальной разведки КГБ СССР, интервью которого открывает эту книгу, сверхсекретный договор Кремля с Вашингтоном, обрекавший Россию на растерзание, разграбление и верную гибель?

Лев Сирин

Публицистика / Документальное
Бывшие люди
Бывшие люди

Книга историка и переводчика Дугласа Смита сравнима с легендарными историческими эпопеями – как по масштабу описываемых событий, так и по точности деталей и по душераздирающей драме человеческих судеб. Автору удалось в небольшой по объему книге дать развернутую картину трагедии русской аристократии после крушения империи – фактического уничтожения целого класса в результате советского террора. Значение описываемых в книге событий выходит далеко за пределы семейной истории знаменитых аристократических фамилий. Это часть страшной истории ХХ века – отношений государства и человека, когда огромные группы людей, объединенных общим происхождением, национальностью или убеждениями, объявлялись чуждыми элементами, ненужными и недостойными существования. «Бывшие люди» – бестселлер, вышедший на многих языках и теперь пришедший к русскоязычному читателю.

Дуглас Смит , Максим Горький

Публицистика / Русская классическая проза
Набоков о Набокове и прочем. Интервью
Набоков о Набокове и прочем. Интервью

Книга предлагает вниманию российских читателей сравнительно мало изученную часть творческого наследия Владимира Набокова — интервью, статьи, посвященные проблемам перевода, рецензии, эссе, полемические заметки 1940-х — 1970-х годов. Сборник смело можно назвать уникальным: подавляющее большинство материалов на русском языке публикуется впервые; некоторые из них, взятые из американской и европейской периодики, никогда не переиздавались ни на одном языке мира. С максимальной полнотой представляя эстетическое кредо, литературные пристрастия и антипатии, а также мировоззренческие принципы знаменитого писателя, книга вызовет интерес как у исследователей и почитателей набоковского творчества, так и у самого широкого круга любителей интеллектуальной прозы.Издание снабжено подробными комментариями и содержит редкие фотографии и рисунки — своего рода визуальную летопись жизненного пути самого загадочного и «непрозрачного» классика мировой литературы.

Владимир Владимирович Набоков , Владимир Набоков , Николай Георгиевич Мельников , Николай Мельников

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное