«Черная неправда» старого суда была совершенно несовместима, прежде всего, с буржуазным хозяйством: невозможно себе представить сколько – нибудь развитого буржуазного оборота в обществе, где нет нотариусов, – где для того, чтобы засвидетельствовать самый пустячный документ, надо или околачивать пороги судебной палаты по целым неделям, или платить взятки чуть ли не дороже самого документа. Самому министру юстиции Николая Павловича, графу Панину, засвидетельствование рядной записи в пользу его дочери стоило сто рублей, причем давал эту взятку собственными руками директор департамента Министерства юстиции.
Нельзя вести гражданские дела в стране, где нет адвокатуры, где «ходатай по делам» был чем – то вроде мошенника, которого судебное начальство во всякую минуту может не только выгнать из канцелярии суда (дальше его и не пускали), но и выслать совсем из города или посадить в тюрьму. Само собою разумеется, что за такую профессию люди с чувством собственного достоинства и брались неохотно, так что среди тогдашней «адвокатуры» не редкостью были «лишенные права жительства в столице» и вообще «прикосновенные к суду» не только в качестве адвокатов.
Но когда московский генерал – губернатор кн. Д. В. Голицын заикнулся раз перед императором Николаем о желательности легальной адвокатуры в России, он встретил такую суровую отповедь, которая надолго заградила ему уста. «Ты, я вижу, долго жил во Франции и, кажется, еще во время революции, – напомнил своему генерал – адъютанту Николай Павлович, – а потому не удивительно, что ты усвоил себе тамошние порядки. А кто (тут Николай повысил голос), кто погубил Францию, как не адвокаты, вспомни хорошенько! Кто были Мирабо, Марат, Робеспьер и другие? Нет, князь, пока я буду царствовать – России не нужны адвокаты, без них проживем».
Вместо столь опасной адвокатуры снизу Николай Павлович оберегал интересы своих подданных при помощи особой адвокатуры сверху – в лице жандармских офицеров. К каким результатам приводила эта «адвокатура» – надо рассказать подлинными словами современника. «В одной из палат замечена была вообще медленность в ходе дел. В видах понуждения и неотлагательного решения оных послан был жандармский офицер, коему вменено было в обязанность не выезжать из города, где была палата, до тех пор, пока не будут решены все дела. Явился жандарм в палату и настойчиво требовал исполнения объявленного им поручения. Председатель задумался: как быть и что делать? Затем велел принести из канцелярии все дела. Потом, взяв одно дело и поднеся его к своим глазам, или, лучше сказать, к носу, объявил: решение суда утвердить, и положил его на правую сторону. Потом взял другое дело и, делая те же движения, заявил: решение суда отменить. Затем, при тех же приемах, начал быстро откладывать дела: то направо, то налево, вскрикивая: утвердить, отменить, и т. д. По окончании сего жандарм уехал с донесением, что все дела в палате решены».
Третье отделение являлось универсальным ходатаем за всех «невинных»: не было дела, – преимущественно гражданского, где деньгами пахло, – которое оно отказалось бы принять к своему рассмотрению, не стесняясь ни существовавшими законами, ни состоявшимися уже судебными решениями. Оно «определяло вины лиц по делам не политического свойства, брало имущество их под свою охрану, принимало по отношению к кредиторам на себя обязанности администрации и входило нередко в рассмотрение вопросов о том, кто и как нажил себе состояние и какой кому и в каком виде он сделал ущерб». У одного петербургского купца едва не отобрали всего капитала, потому что происхождение его показалось Третьему отделению подозрительным: и Николая Павловича не без труда убедили, что надобно все – таки прежде доказать, что купец в чем – нибудь виноват.
А по стопам Третьего отделения шли административные органы сортом пониже. Уже в самом конце царствования Николая при Министерстве внутренних дел действовала комиссия, которая «не стеснялась ничем и усвоила себе сыскной порядок – так, она подвергала кредиторов аресту до тех нор, пока они или не помирятся с должником, или не умерят своих претензий, или вовсе не прекратят своих взысканий. Комиссия эта навела страх на всех, кто имел долговое дело: начали приносить жалобы, но их нигде не принимали», а когда жалобы дошли до Сената, то оказалось, что комиссия юридически не существует – ибо Сенату о ней ничего не известно. Понадобилось Высочайшее повеление для того, чтобы этот диковинный судебный институт прекратил свою деятельность.