Критика русской истории. «Ни бог, ни царь и ни герой»

Наиболее ценная часть территории Московского государства вместе с крупнейшими торгово-промышленными центрами стала непосредственно уделом государя, где нестесняемые старым боярством и начали теперь распоряжаться люди «пересветовской партии». На долю старой власти осталось что похуже и победнее; любопытно, что как Казань стала теперь местом ссылки, так и вновь завоеванные земли на западе охотно уступались теперь «земским». Новгородские «дети боярские» из обонежской и бежецкой пятин, когда эти пятины были взяты в опричнину, получили поместья около Полоцка – на только что присоединенных и весьма ненадежных литовских землях.

Царский указ, даже в том коротком изложении, какое сохранилось нам в официальной московской летописи, – подлинный указ об опричнине до нас не дошел, как не дошла и большая часть официальных документов этой бурной поры, – говорит вполне внятно, в чью пользу и для какой ближайшей цели совершена была вся эта земельная перетасовка. «А учинити государю у себя в опришнине князей и дворян и детей боярских, дворовых и городовых, 1000 толов, и поместья им падавати в тех городах с одново, которые городы поймал в опришнину», – говорит летопись. Новейшие историки усмотрели здесь что-то вроде учреждения корпуса жандармов, отряд дозорщиков внутренней крамолы и охранителей безопасности царя и царства. Но при всей соблазнительности этой аналогии ею не следует увлекаться. Задачей жандармов с самого начала был политический сыск, и только: материальную опору правительства составляли не они (их для этого было и слишком мало), а постоянная армия.

Опричники представляли из себя нечто совсем другое. Отряд в тысячу человек детей боярских на деле, так как каждый являлся на службу с несколькими вооруженными холопами, был корпусом тысяч в десять-двенадцать человек. Ни у одного крупного землевладельца, даже из бывших удельных князей, не могло быть такой дружины – даже двое или трое вместе из самых крупных, вероятно, не набрали бы столько. А кроме этого конного отряда в опричнине была и пехота: «Да и стрельцов приговорил учинити себе особно», – говорит летописец.

Для борьбы с «внутренним врагом» такой силы было бы более чем достаточно: великий князь московский был теперь единолично самым крупным из московских феодалов. Опричная армия была логическим выводом из опричного двора государева, и, нужно прибавить, самая возможность образования этого двора обусловливалась существованием такой армии. Ибо новизной в этой части указа было не появление при царе «тысячи голов», а ее размещение на землях, бесцеремонно отобранных у других владельцев: «А вотчинников и помещиков, которым не быти в опришнине, велел (государь) из тех городов вывести».

Тысячный же отряд существовал давно, еще с 1550 года, и в перевороте 3 декабря 1564 года он играл совершенно ту же роль, что парижский гарнизон в перевороте 2 декабря 1851 года. Эта царская гвардия, учрежденная, как мы помним, боярским правительством, как подачка верхам помещичьей массы, стала могучим орудием в борьбе помещичьего класса против самих бояр. Только ее близостью к царю и объясняется то, что стоявшие теперь около него «худородные» осмелились так дерзко поднять руку на своих вчерашних феодальных господ, и в необычном царском поезде эта «приборная» тысяча, двинувшаяся «за царем с людьми и с коньми, со всем служебным нарядом», была, конечно, самой внушительной частью. По всей вероятности, она вся, за некоторыми личными исключениями, и вошла в состав опричного корпуса, так что фактически этот последний ничего нового собою и не представлял.

И как до, так и после 1565 года, наряду с военно-полицейским она продолжала иметь и политическое значение: в нее входили «лучшие», т. е. наиболее влиятельные элементы местных дворянских обществ – «походные предводители уездного дворянства», как модернизирует их положение г. Ключевский. Как он же обстоятельно выяснил, они и в царской гвардии не теряли связи с уездными мирами: иначе говоря, они были политическими вождями помещичьего класса, и раздача им опричных земель не означала ничего другого, как то, что рядом со старым, боярско-вотчинным, государством, обрезанным больше чем наполовину, возникло новое, дворянско-помещичье.

* * *

Весьма ярким доказательством того, что во всем перевороте речь шла об установлении нового классового режима, для которого личная власть царя была лишь орудием, а вовсе не об освобождении лично Грозного от стеснявшей его боярской опеки, служит оригинальное собрание, происходившее в Москве летом следующего, 1566 года. 28 июня этого года царь и великий князь всея Руси Иван Васильевич «говорил» с князем Владимиром Андреевичем, со своими «богомольцами», архиепископами, епископами и всем «освященным Собором», со всеми боярами и с приказными людьми, с князьями, с детьми боярскими и со служилыми людьми – «да и с гостьми, и с купцы, и со всеми торговыми людьми».