Критика цинического разума

При втором подходе понятие цинизма обретает историческое измерение; обнаруживается противоречие, которое впервые нашло свое выражение в античной критике цивилизации, выступив под именем кинизма: стремление индивидов сохранить себя полностью разумными и полными жизни существами в противостоянии из­вращениям и полуразумностями своих обществ. Существование,

исполненное сопротивления, смеха, отвержения, стремления достичь цельности своей природы и полноты жизни; это начинается как пле­бейский «индивидуализм», пантомимически; представители его ви­дали виды, хитры, находчивы, готовы ответить ударом на удар; кое-что из этого просачивается в отличающуюся большей серьезностью школу стоиков, происходят играющие различными оттенками пере­ходы от этого к христианству, но все сходит на нет в той мере, в какой христианская теология отрицает языческое античное наследие и даже объявляет его сатанинским. Понятие «цинизм» мы резерви­руем для того, чтобы обозначать с его помощью реплики власть иму­щих и господствующей культуры в ответ на киническую провока­цию; они прекрасно видят то истинное, что в ней есть, но про­должают политику подавления и угнетения. Отныне они ведают, что творят.

Здесь происходит раскол понятия на две противоположности: кинизм и цинизм. Это соответствует сопротивлению и подавлению, точнее, телесному самовоплощению в сопротивлении и саморасщеп­лению в подавлении. При этом феномен кинизма отделяется от ис­торического исходного пункта и стилизуется, превращаясь в тип, который появляется в истории снова и снова — там, где в кризис­ных цивилизациях и в цивилизационных кризисах сталкиваются друг с другом сознания. Кинизм и цинизм в соответствии с этим высту­пают константами нашей истории, типичными формами полемичес­кого сознания «низов» и «верхов». В них происходит разворачива-ние игры противоборствующих культур — высокой и народной — как раскрытие парадоксов, существующих внутри этик высокораз­витых культур.

Здесь намечается третий подход к определению понятия ци­низма, позволяющий перейти к феноменологии полемических форм сознания. Полемика разворачивается всякий раз вокруг того, как следует правильно понимать истину — как «голую, неприкрытую» истину, а именно: циническое мышление может проявиться только тогда, когда возможны два взгляда на вещи — официальный и не­официальный, стремящийся завуалировать истину — с позиции ге­роя и стремящийся видеть ее во всей наготе и неприкрытости — с позиции камердинера. В культуре, в которой регулярно лгут, возни­кает желание знать не просто истину, а неприкрытую истину, исти­ну во всей ее наготе. Там, где не может быть ничего такого, чему быть не разрешено, приходится выведывать, как выглядят «голые» факты,— и не важно, что скажет по этому поводу мораль. В извес­тном смысле слова «править» и «лгать» — синонимы. Истина вла­стителей и истина слуг звучат по-разному.

При таком феноменологическом рассмотрении спорных форм сознания мы вынуждены будем «снять» свои симпатии, отказав­шись от выбора в пользу кинической точки зрения; мы, прежде все­го, должны будем беспристрастно рассмотреть, как в каждой из шести

великих ценностных сфер: военной, политической, сексуальной, вра­чебной, религиозной и познавательной (теоретической) — проти­востоят друг другу киническое и циническое сознание, атакуя и на­нося ответные удары, дискредитируя позицию оппонента путем пре­вращения ее в нечто относительное, притираясь друг к другу, а в конечном счете взаимно признавая и уравновешивая друг друга. В кардинальных цинизмах вырисовываются контуры истории войн в сфере духа. Эта история описывает ту «работу над идеалом», ко­торая возникает в самом сердце этик, принадлежащих высокоразви­тым культурам. Скоро выяснится, что это вовсе не «феноменология духа» в том смысле, в каком ее понимал Гегель *. С феноменологией Гуссерля она тоже имеет мало общего, кроме неискоренимого фило­софского боевого клича: «Вперед, к самим вещам!»

1. Военный цинизм

Лучше пять минут побыть трусом, чем потом всю жизнь — мертвым.

Солдатская поговорка

И прусский премьер-министр фон Бисмарк был за­метно потрясен ужасами войны. «Война — это ад, и тот, кто развязывает ее росчерком пера,— сущий дьявол!» — заявил он, не считаясь с тем, насколько неустанно он сам участвовал в этом! В. Штибер^