Критика цинического разума

Все, что происходит вокруг нас, подчиняется волновым колебаниям. Ты­сячи сил вызывают маятниковые движения. Звуковые волны разносятся с ко­локольни маленькой церкви. Световые волны стремительно мчатся со скорос­тью мысли от далеких звезд к маленькому шару Земли, электрические волны бушуют вокруг меня, отправляясь в свой путь с высоких радиомачт и через страны и моря донося человеческий юмор и глупость до самых дальних окраин цивилизации. <...>

Волны, полные удивительных тайн, существуют и в нас самих. Они — проявление действия великого закона в малом Я...

Его [В. Шлисса] неустанным исследованиям открылся удивительный за­кон: две эти различные жизненные субстанции, мужская и женская клетки, имеют различную продолжительность жизни; мужская субстанция — двадцати­трехдневный период, женская — двадцативосьмидневный период. Эта пуль­сация изменяющейся жизненной энергии чувствуется в нас...

А из дней складывается год. Тоже мощная волна в происходящем на Зем­ле! Но и день, и год уходят — крохотные волны в море вечности...

И культуры, которые на столетия накладывали свой отпечаток на лик Земли — это тоже волны в жизни человечества. Тысячелетия назад подня­лись и пали древняя культура китайцев, древняя культура индийцев, древняя культура египтян... Многие волны культуры видела старая матушка-земля, они прокатились, прошумев над ней, пришли и ушли, как проходят лето и

зима... Кажется... будто и культура нашей эпохи, культура Запада начинает идти на убыль (здесь следует подстрочная ссылка на «значительное произве­дение» Освальда Шпенглера).

Бюргель подчеркивает, что и «вечные светила» не представля­ют собой исключений, на которые не распространялся бы этот закон становления и исчезновения. И наше Солнце погаснет, «так что на этой маленькой планете Земля все покроется мраком и льдом, по­грузится в безмолвие вечной смерти».

В меланхолической склонности к астрономическому мышлению, окидывающему взором своим огромные пространства космоса, на­ходит свое выражение глубинный слой веймарского чувства жизни. Субъекты инстинктивно солидаризуются с тем, что уничтожает их и лишает значимости. Они упражняются в умении смотреть так, что им открываются нечеловеческие перспективы; они бегут в холод и величие. Их «да» адресуется всему, что есть не они «сами», но — то, что помогает заледеневшему Я забыть себя в великом Целом.

Кто сопротивлялся этому тренингу, вырабатывавшему способ­ность забывать о себе? Научились ли «левые» в Веймарской рес­публике перехватывать импульс цинической космологии и полити­ческой биологии? Историк еще и сегодня пребывает в совершенном недоумении, наблюдая полную растерянность и беспомощность, выражающуюся в лозунгах «левых». И «левые» тоже стремились, насколько возможно, превратиться в «блок». И здесь тоже преоб­ладали «линия», «характер», «стальная воля». Вальтер Беньямин был одним из (немногих) мыслителей, которые методично искали соприкосновения с опытом, материалами, образцами мышления и реагирования «противной стороны». Как никто другой, он овладел искусством переосмысления и истолкования — искусством спасе­ния обретенного опыта от монополизации его реакционной фразео­логией. Образец мастерского владения таким искусством переосмыс­ления представлен в конце его книги «Улица с односторонним дви­жением» (1928), где автор отваживается войти в логово льва, заводя речь о тех вещах, которые обыкновенно являлись монополией «пра­вых» солдатского толка — о переживаниях, вызванных войной, и о кровавой свадьбе между человеческой техникой и космосом. Ему удается, лишь немного сместив акцент, выявить и продемонстриро­вать бездуховность буржуазной философии техники: не покорение природы в техническом смысле, но умное овладение и управление отношениями между человеком и природой.

О планетарии

Если свести все учения античности, как это сделал некогда Хиллель с иудейским учением, к одной краткой формуле, то она прозвучит так: «Земля должна принадлежать единственно тому, кто живет, питаемый силами космо­са». Ничто так не отличает человека античности от человека современного, как то, насколько он отдавался познанию космоса — так, как не отдавался никто в последующие эпохи. О том, какова была степень этой погруженности, говорит расцвет астрономии, достигнутый к началу Нового времени... Античное