Читаем Критика цинического разума полностью

«интересуют», начиная с двадцатых годов слушают и радио, спешат по людным улицам, которые полны рекламы и витрин с заманчивыми предложениями. Они живут в_грродах, которые являют собой не что иное, как архитектурно выстроенные mass media, пронизанные се­тями коммуникаций и знаков, которые направляют человеческие потоки. Город выступает в роли гигантского проточного нагревателя, который прогоняет через свою систему труб и знаков субъективную ^лазму (деперсонализация, ср. метафоры Ратенау в главе 7). В свою очередь, и человеческие Я функционируют как проточные нагрева­тели, фильтры и каналы для потоков новостей, которые достигают наших органов восприятия через самые различные сферы вещания. Таким образом, Я и мир оказываются в двояком «проточном» со­стоянии, в процессе того онтологического «всасывания» и «перека­чивания», которое отражается в тысяче и одной современной теории «кризиса».

То, что при таком состоянии мира «человек со свойствами» и «с твердым характером» уже не может достичь ровным счетом ничего, показывают многочисленные описания «людей с характером» и ис­тории о моралистах, которые нередко заканчиваются гибелью геро­ев. Приспособленчество стало психополитической заповедью дня. Но где можно было бы научиться ему лучше, как не в общении с городскими mass media? Они пичкают сознание своим ежедневным обязательным для усвоения уроком серого разнообразия, пестрого «одного и того же» и нормальной абсурдности, вдалбливая своему ученику, застрявшему в отсталых моральных понятиях, одно-един­ственное — требование упражняться в брехтовском «лавировании». Мы приводим взятые из литературы того времени примеры, как интеллигентные индивидуумы обходятся с притязаниями и требова­ниями мира mass

media.

Выдающийся роман Эриха Кёстнера «Фабиан» начинается — и это совершенно закономерно — с такой моментальной зарисовки:

Фабиан сидел в кафе «Spalteholz»* и просматривал заголовки вечер­них газет: «Над Бовэ взорвался английский дирижабль», «Стрихнин хра­нится рядом с чечевицей», «Девятилетняя девочка выпрыгнула из окна», «Снова безуспешные выборы премьер-министра», «Убийство в Лайнцском зоопарке», «Скандал в городском торговом ведомстве», «Искусственный голос в жилетном кармане», «Снижение добычи угля в Руре», «Подарки директору Германской государственной железной дороги Нойману», «Сло­ны на тротуаре», «Скандал вокруг Клары Боу», «Нервозность на кофей­ных рынках», «Предстоящая забастовка 140000 рабочих-металлистов», «Драматическое преступление в Чикаго», «Переговоры в Москве по пово­ду демпинга древесины», «Бунт егерей Штаремберга». Все как всегда. Ничего особенного.

При выстраивании в один ряд большого, малого, важного, не­важного, сумасбродного, серьезного исчезает «особенное» и «под­линно действительное». У того, кому хронически приходится жить в окружении этих ложных эквивалентностей, глаза в таком вечно сум-

рачном свете утрачивают способность различать вещи в их индиви­дуальности и существенности; сквозь каждую отдельную вещь он видит только основной тон, серость, заботу, абсурдность. (Сцена, сравнимая с приведенными выше, есть в самом начале вышедшего в то же время романа «Гильди — одна из нас», 1931.)

Те, кто возвращается в общество после долгого отсутствия, в первую очередь и особенно ясно видят насквозь этот мир mass media; один из них — лейтенант Тунда, о котором повествует роман Иозе-фа Рота «Бегство без конца» (1927). И у него тоже взгляд челове­ка, пришедшего извне,— он вернулся в Западную Европу после участия в гражданской войне в Сибири, чтобы застать мир, где не­возможно возвратиться в тот дом, из которого ты ушел. То, что он приносит с собой — это сила отчужденности и неприятия.

Он видел невероятные события и факты, а потому ему казались странны­ми и вполне обычные. <... > Он обладал необыкновенной способностью пони­мать необыкновенно разумное безумие этого города...

Естественно, речь здесь опять идет о Берлине, об этом «евро­пейском Чикаго» (М. Твен).

«За несколько дней мы увидели: одержимого буйным помеша­тельством и пышную процессию; премьеру фильма, съемки фильма, смертельный прыжок одного из артистов на Унтер-ден-Линден, жертву нападения, ночлежку для бездомных, любовную сцену в зоо­парке среди бела дня, передвижную тумбу для афиш, которую везли ослы, тринадцать кафе для гомосексуалистов и лесбиянок... челове­ка, который уплатил штраф за то, что он перешел площадь по диаго­нали, а не под прямым углом, собрание секты любителей лукоедения и собрание Армии Спасения...

Это были времена, когда литераторы, артисты, кинорежиссе­ры, художники снова стали зарабатывать деньги. Это были време­на, наступившие после стабилизации курса немецких денег,— вре­мена, когда открывались новые банковские счета, когда даже в са­мых радикальнейших журналах печатались хорошо оплачиваемые рекламные объявления, а радикальные писатели получали гонорары за публикации в литературных приложениях к буржуазным газетам. Мир уже настолько устоялся и консолидировался, что фельетонис­там позволялось быть революционными...»

Перейти на страницу:

Похожие книги

Актуальность прекрасного
Актуальность прекрасного

В сборнике представлены работы крупнейшего из философов XX века — Ганса Георга Гадамера (род. в 1900 г.). Гадамер — глава одного из ведущих направлений современного философствования — герменевтики. Его труды неоднократно переиздавались и переведены на многие европейские языки. Гадамер является также всемирно признанным авторитетом в области классической филологии и эстетики. Сборник отражает как общефилософскую, так и конкретно-научную стороны творчества Гадамера, включая его статьи о живописи, театре и литературе. Практически все работы, охватывающие период с 1943 по 1977 год, публикуются на русском языке впервые. Книга открывается Вступительным словом автора, написанным специально для данного издания.Рассчитана на философов, искусствоведов, а также на всех читателей, интересующихся проблемами теории и истории культуры.

Ганс Георг Гадамер

Философия
Основы метасатанизма. Часть I. Сорок правил метасатаниста
Основы метасатанизма. Часть I. Сорок правил метасатаниста

Хороший мне задали вопрос вчера. А как, собственно, я пришёл к сатанизму? Что побудило разумного (на первый взгляд) человека принять это маргинальное мировоззрение?Знаете, есть такое понятие, как «баланс». Когда зайцев становится слишком много, начинают размножаться волки и поедают зайцев. Когда зайцев становится слишком мало, на каждого зайца приходится много травы, и зайцы снова жиреют и плодятся. Природа следит, чтобы этот баланс был соблюдён.Какое-то время назад Природа, кто бы ни прятался за этим именем, позволила человеку стать царём зверей. И человек тут же начал изменять мир. Баланс пошатнулся. Человек потихоньку изобрёл арбалет, пенициллин, атомную бомбу. Время ускорилось. Я чувствую, что скоро мир станет совсем другим.Как жить смертному в этом мире, в мире, который сорвался в пике? Уйти в пещеру и молиться? Пытаться голыми руками остановить надвигающуюся лавину? Мокрыми ладошками есть хлеб под одеялом и радоваться своему существованию?Я вижу альтернативу. Это метасатанизм — наследник сатанизма. Время ускоряется с каждым месяцем. Приближается большая волна. Задача метасатаниста — не бороться с этой волной. Не ждать покорно её приближения. Задача метасатаниста — оседлать эту волну.http://fritzmorgen.livejournal.com/13562.html

Фриц Моисеевич Морген

Публицистика / Философия / Образование и наука / Документальное