Критика цинического разума

ально — профессиональный циник, в личном плане — чувствитель­нейшая личность; по должности — жесткий руководитель, в идео­логическом отношении — записной спорщик; для окружающих — реалист, для себя — субъект, превыше всего ставящий наслаждения и удовольствия; по функциям — агент капитала, по намерениям — демократ; в том, что связано с системой,— функционер, склонный обращаться с собой и другими, как с вещами, в том, что связано с жизненным миром,— человек, желающий реализовать себя; объек­тивно — сторонник политики силы, субъективно — пацифист; в-себе — сущая катастрофа, для-себя — сама безобидность. У шизо­идов возможно все, а потому Просвещение и реакция уже не слиш­ком отличаются друг от друга. У просвещенных, интегрированных в систему — в этом мире умных инстинктивных конформистов — тело говорит «нет» принуждениям, исходящим от головы, а голова гово­рит «нет» тому способу и средствам, которыми тело расплачивается за свое комфортное самосохранение. Это смешение и есть наше мо­ральное status quo.

V. Теория двойных агентов

Здесь нужно сказать об одном феномене, который, как может пока­заться, влачит свое скромное существование только на периферии политических систем, но в действительности, однако, затрагивает экзистенциальное ядро всех обществ: о феномене тайных агентов.

Психология агентов, а тем более двойных агентов, могла бы стать важнейшей главой современной политической психологии. Неслы­ханные истории рассказывают о конспиративных группах конца XIX—начала XX века, существовавших в Швейцарии, где возник­ло непостижимое хитросплетение русских групп монархистов, анти­монархистов, коммунистов, анархистов и групп западноевропейских агентов. Все они следили друг за другом, включали остальные груп­пы в свои политические расчеты, их сознания взаимно отражали друг друга и самих себя. В головах членов конспиративных партийных ячеек, равно как и в головах внедренных в них агентов тайной поли­ции, разворачивались тактические и метатактические схемы, вклю­чавшиеся одна в другую, как вкладывающиеся друг в друга ящички у фокусника. Ходили слухи о двойных и тройных агентах, которые в конце концов уже и сами не могли точно сказать, на кого они, соб­ственно, работали и чего пытались добиться сами для себя, играя по две-три роли. Они были вначале завербованы одной стороной, за­тем перевербованы, потом их снова переманила к себе «своя» партия и т. д. Там уже, в принципе, давно не было никакого Я, которое могло бы пытаться получить выгоду для «себя» от разных сторон. В чем могла состоять собственная выгода у кого-то, кто уже и сам не знал, в чем заключается его «собственное»?

Однако, как я полагаю, вполне можно обнаружить сходство этой ситуации с сегодняшним положением каждого, кто занимает свое место в структуре государства, на предприятиях и в социальных ин­ститутах, и при этом имеет весьма приблизительное представление о том, в каком направлении влачится колесница государства. Пропасть между лояльностью и своими знаниями становится все шире. Из-за этого трудно определиться с собственной позицией. По отношению к какой стороне мы сохраняем лояльность? Мы агенты государства или агенты социальных институтов? Или агенты Просвещения? Или агенты монополистического капитализма? Или агенты собственного жизненного интереса, который втайне вступает в постоянно меняю­щиеся неоднозначные связи с государством, социальными институ­тами, с Просвещением, антипросвещением, монополистическим ка­питалом, социализмом и т. п. и при этом все больше забывает, что нам «самим» нужно искать во всем этом богоспасаемом предприятии?

Не случайно именно Вальтер Беньямин, этот великий зна­ток многозначности, который навел тайные мосты между иудаи-стикой и социологией, марксизмом и мессианством, искусством и критицизмом, стал тем, кто ввел тему агентов в гуманитарные на­уки,— вспомним о его известной хитроумной интерпретации Бод­лера, когда он называет поэта тайным агентом своего класса. Одну из характерных примет современности составляет то, что интеллек­туал выступает в роли агента, работающего на великое множество сторон,— факт, который с давних пор кажется опасным настроенным на решительную борьбу любителям упрощать и мыслить в

соответствии со схемой «друг—враг». (Разве не был сталинизм, кроме прочего, попыткой посредством параноидного упрощения по­зиций вырвать каждого интеллектуала из сети тех неизбежно много­образных связей, дабы все снова оказалось настолько простым, что это смог бы понять и Сталин? Можно, конечно, назвать это и более деликатно — «редукцией комплексности».)