Критикон

Все то были люди с изъянцем – у кого львиные когти, у кого медвежья лапа. Один шипел гусиным клювом, другой хрюкал свиным рылом; у этого – ноги козла, у того – уши Мидаса [378]; у некоторых глаза совиные, но у большинства – кротовые, а смех собачий, с оскалом, «знаем мы вас!» Столпясь в кружки, они рассуждали, нет, судачили; в одном кружке «воевали»: яростно осаждали Барселону [379] и, не теряя зря денег и солдат, штурмом брали ее в несколько дней; пока во Франции идет гражданская война [380], занимали Перпиньян [381]; наводили порядок во всей Испании; выступали походом во Фландрию – чего там, в два дня управиться можно! – по пути сворачивали во Францию, делили ее на четыре государства, меж собой враждующие, подобно четырем стихиям, и завершали походы взятием Святого Града [382].

– Кто это такие? – спросил Андренио. – Ишь, как отважно воюют! Может, тут находится храбрый Пикколомини? А вон тот – не граф де Фуэнсалданья [383]? И рядом с ним – не Тотавила [384]?

– Никто из них и в солдатах не бывал, – отвечал Мудрец, – и отродясь войны не видывал. Приглядись получше – это же кучка мужланов из одной деревни. А тот, что разглагольствует больше всех, он в географических картах немного разбирается. Прожекты сочиняет [385] да ходит по пятам за священником, короче – он цирюльник.

Андренио с досадой сказал:

– Но если они только и умеют, что землю пахать, зачем берутся завоевывать страны да упразднять королевства?

– Ба, – молвил Кекропс, – у нас тут все умеют.

– Не говори «все умеют», – возразил Мудрец, – но «обо всем судят».

Подошли к другому кружку – здесь правили миром: один издавал указы, другой оглашал прагматики [386], поощряли торговлю и упорядочивали расходы.

– Не иначе, – сказал Андренио, – как это члены парламента, судя по их речам.

– Парламентским умом тут и не пахнет, – сказал Мудрец. – Эти люди привели свои дома в упадок, а теперь пытаются наводить в государствах порядок.

– Подлая сволочь! – воскликнул Андренио. – Чего им взбрело лезть в правители?

– Вот послушай, – отвечал Змеечеловек, – как здесь каждый подает совет.

– И даже отдает свою шкуру, – заметил Мудрец.

И, подойдя к кузнецу, сказал:

– Помни, что твое дело – подковывать скот, бей не по мозгам, а по гвоздям.

А сапожнику посоветовали знать свои колодки и судить не выше сапога. Чуть подальше спорили о знати – у кого в Испании самая благородная кровь – да судачили об одном славном воине: не столько-де он храбр, сколько везуч, просто не было у него достойного противника; не щадили государей, перемывали им косточки, находя в них больше пороков человеческих, чем достоинств королевских. Словом, всех мерили одним аршином.

– Ну, что скажешь? – спросил Кекропс. – Разве семеро греческих мудрецов могли бы лучше рассуждать? И заметь, все это ремесленники, в большинстве портные.

– Верю, портачей на свете больше всего.

– Но кто заставляет их пороть вздор? – спросил Андренио.

– А как же иначе! Ведь их ремесло – пороть да мерку снимать да платья кроить. Все в мире стали теперь портными – режут чужую жизнь и пришивают черные дела даже к ослепительной мантии славы.

Хотя шум здесь никогда не стихал и от крика в ушах звенело, услыхали они громкие голоса, доносившиеся из какого-то не то домишки, не то свинарника, украшенного лозами, – где висит лоза, там и жди лозы.

– Что там – корчма или корчага пивная? – спросил Андренио. И Кекропс с таинственной миной ответил:

– Это Ареопаг. Здесь заседает Государственный Совет всего мира.

– Хороши в мире порядки, ежели отсюда им правят. Ведь это похоже на таверну.

– Так и есть, – отвечал Мудрец. – И когда винные пары ударят в голову, каждому охота стать всему миру головой.

– Не говори, – заметил Кекропс, – они часто попадают в яблочко.

– И в яблочное, и в виноградное, – сказал Мудрец.

– Да нет, я не шучу, – настаивал Кекропс, – отсюда вышли люди весьма знаменитые, о которых в мире много говорили.

– Кто такие?

– Как – кто такие? Разве не отсюда вышел Сеговийский Стригальщик, Валенсийский Чесальщик, барселонский Косарь и Неаполитанский Мясник? [387] Все стали главарями и вскоре были обезглавлены.

Прислушавшись, путники разобрали, что идет спор – одни на испанском, другие на французском, кое-кто на ирландском и все на пьяный немецкий лад спорили, чей король могущественней, у кого больше доходов больше солдат, больше владений. И за милую душу накачивались за здравие своих королей.

– Да, без сомнения, – сказал Андренио, – отсюда выходят те, кто рьяно предается пошлому занятию – высказывать обо всем свое мнение. Я прежде думал, меха носят на себе из-за того, что в мире похолодало; теперь же вижу, что люди носят мехи в себе.