Крючком до неба

Алесандр Туфанов назвал все отклонения в собственном творчестве от авангардной поэтехники «срывами». В стилистике такого «срыва» пишет поздний Василиск Гнедов:

Вы посмотрите как кобель
Гоняется за сукой
Щенкам готовя колыбель
Становится он злюкой
Гребет всей лапою траву
Ползет на брюхе нежно
И к ней склоняет он главу
И ласковый и нежный
Щенки получатся наять
И злые и нюхливы
И вам наверно не понять
Собаки как счастливы

Забавно, но это стихотворение напоминает «Героическое», включенное Алексем Чичериным в «Канфун» (такой же «срыв»):

А я клянусь: ——— спули мёд сбирая
твоих неровностей толкучий яд
на них таким я жеребцом взыграю,
что ты родишь тринадцать жеребят.

О поздних стихотворениях Гнедова в его «Собрании» (Trento, 1992) интересно написал мне редактор журнала «Urbi» Кирилл Кобрин:

«Во-первых, это поэзия вне современного ей контекста; она не „современна“ (в смысле чему-то), она существует в вакууме, как какой-то „одинокий голос человека“, не рассчитывающий не то чтобы на ответ, а даже на эхо; поэтому он жутковат, этот голос, голос „человека, подсчитывающего свое достояние перед лицом небытия“; сходный эффект вызывают некоторые вещи Беккета. В то же время, стилистически – сколь разнообразно: и Северянин и Олейников… И, во-вторых, страшный, глухой, подземный экзистенциальный опыт человека, пережившего надолго свою эпоху, свою славу, вызывает какой-то нехороший интерес. Нехороший, но жгучий. Это нечто сродни интересу к загробному существованию. Если человек пишет свои, действительно, „замогильные записки“, то кажется, что он знает недоступные нам тайны. И мы читаем его „позднее“ с большим интересом, чем „раннее“, известное, утонувшее в лаврах и свисте критике. Так князь Вяземский интересен сейчас не эпиграммами на Каченовского и даже не действительно превосходными элегиями, сочиненными блестящим литератором, а бормотанием всеми забытого и смертельного уставшего 82-летнего старика…» (письмо от 26 сентября 1992 года).

Вероятно, судить о позднем творчестве Гнедова еще рано: далеко не всё им написанное напечатано. У него был обширный круг знакомых и корреспондентов и в частных собраниях находится немало его рукописей. Согласно описи амстердамской части архива Н. И. Харджиева в фонде «Харджиев – Чага» хранятся «биографические записи» Гнедова, его «философическая проза», воспоминания о Велимире Хлебникове, стихотворения «о писателях» (эпиграммы, «мемуарные стихи о поэтах – Крученых, Ивнев и др.»). Поэтому настоящее издание не является окончательным и бесповоротным. Как говорил Крученых, «конца не будет».

Приложения

Последние стихи Василиска Гнедова (1890–1978)

«Поколение растратившее своих поэтов» (Р. Якобсон) более чем перед кем-либо виновато перед Василиском Гнедовым, который долгие десятилетия был совершенно забыт и существовал вне какой-либо литературно-художественный среды. Только в последний год его жизни сверкнул перед ним восторг трансфуристов, поклонявшимся его словострокам и однобуквам, но тут Василиск умер и последним, что он видел и слышал, был диск самодельной пластинки, которая пела слова его «Летаны»:

Уверхаю лето… крыло уверхаю…

Несколько тетрадей его стихов 70-х лет хранит Н. И. Харджиев. Из этих рукописей ясно, что Гнедов не слишком заботился об отделке своих произведений, абсолютно презрев, подобно Малевичу, так называемое мастерство.

Для него при этом начался «мирсконца», проводимый не тематически, но всем смыслом творчства-бытия. Вот как можно это пояснить, – еще Брюсов делил русских футуристов на «умеренных» и «крайних». Почти все «умеренные» стали в 20-е-30-е годы постыдно заурядными поэтами (Асеев, Пастернак, Бобров, Большаков, Шершеневич, не говоря уж о Петникове и прочая серая и малая).

Что касается «крайних», то они перешли как бы на позиции «умеренных» (самый, надеюсь, известный тому пример – Крученых) или избрали иные амплуа (режиссура И. Терентьева).

«Умеренность» футуристов само по себе не есть, тем не менее, что-то постыдное; это, скорее, определенный уровень нового творческого сознания. И если в 1913 году стихотворения. Василиска резко выделялись своей непримиримостью к прежним литканонам среди продукции эго и кубо футуристов, то в 1972 году он пишет вполне «эго-футуристические» стихи, напоминая о справедливости слов Жана Кокто: «Поднимаясь по лестнице, не следует прыгать через ступеньки, иначе придется вернуться, чтобы пройти по ним снова»[1].

Дойдя до «Поэмы конца», Гнедов поворачивает вспять, словно отброшенный пробужденной им таинственной силой, и пишет «Поэму начала», предвосхищающую его самые поздние опыты, подобные этому стиху августа 72 г.: