Крюк Петра Иваныча

Беда, — подумал он, жалея самого себя, — что нет у меня нужного опыта на человеческое общение и контакт. То работа на высоте, откуда и бабу-то нормальную не разглядишь, сидишь там, как сыч при любой погоде в воздушной одиночке, ничего от жизни не берешь и не видишь ни хера, кроме неба, крюка да поддона с говном. Или дом сплошной с заботой вечной про что-нибудь, а после — время подошло ложиться спать, с Зинкой слева по перине, со свистом ее по тому же краю и заведенным до отказа свадебным будильником, чтоб снова на кран успеть раствор принять с первой машины. А жизнь идет… а жизнь прошла… и нет в ней остановки…

Последняя мысль получилась стихами, и Крюкову хватило знаний момент этот просечь. Кроме того, по счастливому совпадению спина тоже все еще терпела и не беспокоила, оставаясь в полном вертикальном подчинении. Это и явилось начальной точкой отсчета, после которой Петр Иваныч безжалостно стянул вокруг шеи галстук, позеленил его шипром через флаконную форсунку и практически был готов к новой жизни.

Эх, носик бы ей подкоротить, — думал он, в полной растерянности чеканя шаг в сторону надвигающегося приключения, — и форсу от платья поубавить, чтоб в глаза не так людям бросалось. — Худоба ее почему-то совершенно его не смущала — тщедушность эта была не такой некрасивой, как должна была быть. — Добрый вечер, Тамара, — отрапортовал Петр Иваныч, достигнув объекта танца и пытаясь не растерять от страха настрой на галантность, — могу пригласить на тур?

— Здравствуйте, Петя, — ничуть, казалось, не удивилась соседка такому неожиданному заходу соседа по диетпитанию, стол № 2, — с удовольствием.

Он подал руку, и они прошли к центру зала, откуда надо было начинать. И тут к ужасу своему Петр Иваныч вспомнил, что последний раз в жизни он, хотя и по медленной моде, но танцевал с собственной Зиной в гостях у Хромовых через год после свадьбы, на первый совместный юбилей. К той дате он пока не окончательно еще втянулся в нормальность обыденного брака и не держал танцы за необязательную, несерьезную и нетрезвую прихоть. Все же остальные годы пришлись именно на такое отношение крановщика к взаимным перемещениям под музыку, и никакой возможности освоить и создать нужный образ в требуемом порядке больше у него не имелось.

Как это я забыл, мудила, что не могу женщину вести, как надо? — еще раз ужаснулся он, но было поздно. Тамара уже облокотилась рукой на его плечо и начала передвигать ногами, уперши взгляд в лицо Петра Иваныча. Крюков резко покраснел в силу этой еще дополнительной причины, так как представил себе, что весь санаторий только и ждет, чтобы посмеяться над его неловким шагом, а потом подробно доложить Зине о том, что он замыслил совершить. Но замысел, как и прочее дурное, отсутствовал напрочь, компенсируясь страхом, неумелостью и отсутствием наработанного мужского опыта ведения подобных сомнительных дел.

— Вы водичку на вечер попили уже? — спросил он Тамару, пытаясь отвлечь женщину от наблюдения за ногами. — А то, говорят, если перед сном принять, то кишечник отлично разглаживается, — той, что без газа.

Тамара реагировала спокойно и улыбчиво:

— Вместе потом попьем, после танцев, ладно?

Почему-то вспомнилось нелетающее и непоющее существо Слава. Оно желтело в глубине столовой в квартире Крюкова, покряхтывало и протягивало голову навстречу хозяйской доброте, и после этого размякший от ее ласки Петр Иваныч всегда менял ему воду в стеклянной жамочке, наполняя свежей из-под крана. Желудок у Славы работал за Боже мой: регулярно и с положенной плотностью раствора, без всякого санатория и особой скважинной воды, так что, если б не трагическая в прошлом мае случайность, то жить бы еще Славе да жить бесконечно за решетчатой дверкой, демонстрируя домочадцам свое ошпаренное розовое пузо.

Тем временем Петра Иваныча начало основательно лихорадить, и он сообразил, что глупости про Славу и лечебную воду лезут в голову неспроста, а как прикрытие от Тамариной покорности и быстрого согласия на дружбу. Что-то подсказывало ему, и снова из области кишок, что эта видная женщина расположена к нему не по формальным признакам в ответ на обходительность и уместный диалог, а по вполне чувственным показателям, задевающим ее женское начало в результате прямой мужской наводки.