Кривая империя. Книга 2

Заячья охота продолжилась в Калуге. Здесь беременная Марина, узнавши от уцелевшего царского шута о своем вторичном вдовстве, стала бегать по городу и взывать к мести. Казаки подняли местных татар в гон. Набили сотни две косых, пожгли и пограбили их дворы. От этих сует Марина по-быстрому родила сына, которого назвали в честь «дедушки» Иваном и провозгласили царем. И Калуга тут же присягнула... королевичу Владиславу.

Но потом зазвучал обратный мотив. Раз нашего царя нет, так и вашего королевича — не хотим! Все сразу стали объединяться, прилежно креститься налево, ругать поляков и дурацкую королевскую Республику, желать нового, настоящего царя.

Объявились истинные патриоты. Прокофий Ляпунов, воевавший за короля, теперь гордо встал за Русь православную, начал переписываться с братом Захаром, находившимся в посольстве под Смоленском. Народ восстал по окраинам за родную столицу. Нижегородцы послали ходоков в Кремль к Гермогену: благослови, батяня, восстать против папской нечисти. Патриарх благословил героев — на словах. Документ выдать уклонился за отсутствием Писца. А сам носитель благодати писать как бы и не умел.

По городам пошла самиздатовская нижегородская присяга: поляков бить и гнать, католиков ненавидеть, королевича, впрочем, согласны принять и правильно крестить, нельзя же без царя!

Началось обычное при таком развороте мифотворчество. Наивные ярославцы писали казанским «зайцам», что «свершилось нечаемое: святейший патриарх Гермоген стал за православную веру неизменно!» Воистину — нечаемое!

Опять все складывалось по-старому: вы бейте абстрактного врага христова, а мы уж с вами управимся. Но возмутился Ляпунов: пора же наконец повыбить падаль с небес, прогнать кремлевскую сволочь, предателей и нахлебников московских!

Задело! Ляпунова приняли в вожди. Он собрал «тушинских» бояр, приголубил Заруцкого, спавшего с Мариной, пообещал короновать самозванного младенца Ивана. А под такой аванс и Лев Сапега на целый месяц перебежал обратно от короля к Ляпунову! Дело Дмитрия Иваныча оставалось жить в веках.

Пока Сигизмунд под Смоленском унизительно торговался с осажденными, Россия загуляла вовсю! Началась неразбериха. Бывшие «воровские» города по смерти Вора присягнули королевичу, но бродячий польский отряд Запройского напал на них и выжег союзников. Запорожцы Гонсевского осадили Ляпунова в Пронске, но его выручил Пожарский. Потом Исак Сумбулов осадил Пожарского, но был бит. Уже никто не понимал, кто за кого и против кого.

Всех манила пустая Москва. Туда, как в водяную воронку, устремились полки со всей страны. Видя гибель государственного устройства, бояре во главе с Салтыковым явились к патриарху и стали требовать, чтобы он вернул вспять всех, кого накликал на Москву своими устными призывами. Но патриарх надулся, обозвал Салтыкова изменником, сообщил о непрерывной тошноте при звуках латинских песнопений, мерещившихся ему в Кремле. Патриарх, таким образом, тонко почувствовал тот неуловимый момент, когда воровской бунт, пьяный разгул, бандитский «гоп-стоп» превращаются в порыв революционных масс, народное воодушевление и справедливое возмездие соответственно. Теперь патриарх готов был даже умеренно пострадать. Ну, так его и посадили под домашний арест.

Великого Жолкевского не было, и в городе началась истерика.

Полякам стало страшно многочисленности русских и малочисленности своих. Они на всякий случай стали отнимать у прохожих оружие. Дошло до изъятия топоров и ножей в скобяных лавках. Последовал запрет на ввоз непиленных дров — длинные жерди годились на пики. От страха стали паны выпивать. Суды не действовали, — по женскому следу можно было скакать смелее. Но любовь русских хозяев и польских гостей сменилась подозрительностью и ненавистью. Поляки заперлись в Кремле и монастырях, святотатственно потащили на стены пушки. Ляпунов подходил к городу, и бояре пытались спровоцировать польских друзей на упреждающий удар.