Кривая империя. Книга 3

Не переставал он настаивать и на своих чудесных способностях. В частности Никон сообщал, что однажды нечаянно задремал среди службы, и ему увиделось, что Успенский собор наполнен всеми русскими святителями и умершими патриархами, и всё залито светом. И покойники стоят вокруг Евангелия и положили на него руки. И Петр (русский митрополит и чудотворец, — не путать с апостолом Петром) говорит Никону, чтобы он призвал царя к порядку — не больше, не меньше! — а то от его упрямства и чума, и военные поражения и всё остальное. Никон им отвечает, что не послушает меня царь, мало ли я ему говорил? Пришел бы кто-нибудь из вас, да пуганул его, как следует! А Пётр отвечает, что «судьбы божии не повелели этому быть», говори сам, да построже! И если тебя не послушает, то, это значит, он не послушал нас самих. Но за это будет ему кара, вот, смотри! И Петр протягивает руку на запад, в сторону царского дворца. Стена собора становится прозрачной. Люминисцентный воздух, окружавший чудотворцев, собирается в плотное облако, скручивается в тугой жгут, вспыхивает электросваркой, вырывается на Кремлевский двор, чуть не сбивает с колес Царь-пушку и бьет в царский дворец, сжигая всё к чертям собачьим с женщинами и младенцами! «Если не уцеломудрится», — продолжает Петр, выключая гиперболоид, — «приложатся больше первых казни Божии».

Эти наглые фантазии Никон смело посылает Алексею. Бояре и попы комментируют их так, что Никон общается с Вельзевулом. И правда, вскорости ни с того, ни с сего во дворце вспыхивают и сгорают государевы сушильни.

Отдельно Никон проклинает боярина Семёна Стрешнева, за то что научил свою собачку подавать лапку для поцелуя, а другой лапкой совершать крестное знамение. Публика узнавала в собаке патриарха и непотребно ржала.

Тут в Москве объявился самый крупный православный богослов тогдашней современности Паисий Лигарид. Никон сам его приглашал, еще будучи патриархом. Теперь Паисий пытался урезонить Никона, но не вышло. Тогда соборяне предложили Паисию на резолюцию 16 вопросов по Никону. 15 ответов ученого были в пользу царя, а 16-й — в пользу стрешневской собачки.

В декабре 1662 года Алексей слушал всеночную на празднике Петра-митрополита. Казалось бы, — если Никон не врет, — Петр должен прямо здесь и сейчас угрожать царю шаровой молнией. Но Петр промолчал. И царь решительно приказал быть собору с приглашением вселенских патриархов, всех мирских и церковных начальников. Времени на сборы и дорогу царь дал до мая месяца 1663 года. И немедленно была созвана следственная бригада для выяснения, что из икон и утвари Никон утащил в свой монастырь, разбазарил и т.п., какие деньги за что плачены, какие пересланы в Палестину, какие преступления совершены по мирским делам. Церковных архипастырей, участвовавших в следствии, Никон облаивал «воронами», «ворами», «нехристями», «собаками» и «мужиками». В общем, совсем потерял лицо.

Люди Никона пошли на крутой подлог. В Москве объявился племянник Константинопольского патриарха иконийский митрополит и экзарх Афанасий. На представлении царю он выпрямил спину и громко продекламировал обращение своего дяди самых честных правил: «Помирися с Никоном-патриархом и призови его на престол по-прежнему». Но царь Алексей был не лыком шит. «Что это за посол такой без верительных грамот?» — подумалось ему.

— А знаешь ли ты о посольстве Мелетия? — проверил царь попа. Мелетий был послан пригласить патриарха Константинопольского на суд в Москву.

— Знаю, — соврал грек, — Мелетия этого у нас и на порог не пустили, и подарков твоих не приняли.

— Как же так? — опешил царь, — вот же он мне пишет по-иному.

— Врет! — отрезал аферист, и поклялся на иконе Спаса. Дело опять зависло.

30 мая 1664 года вернулся Мелетий с патриаршими грамотами, одобрением снятия Никона, приветами и пожеланием многих лет. Со своего лгуна бы шкуру сняли, но Афанасий был турецко-подданный, и его не тронули. Получилось, зря Алексей обращался к заморским патриархам, они затеяли длинную свару, сплели многоходовые интриги, чтобы на фоне московского дела порешать свои должностные дела.

В Рождество 1664 года Никон нанес удар. Ночью с 17 на 18 декабря он тайно, под именем настоятеля Саввина монастыря пробрался в Москву, въехал в Кремль, вломился на «второй кафизме» заутрени в Успенский собор и встал на место патриарха. Толпа привозных монахов внесла перед Никоном огромный крест. «Искупитель» вернулся на свою Голгофу.

Загрохотал голос Никона, запрещающий продолжение службы. Люди привычно съежились. Монахи Никона запели свои песни. Никон заставил всех священников подходить под благословение. Все благословлялись в испуге. Никто даже не улыбнулся в память о собачке Стрешнева. Никон послал известить царя о своем возвращении и подумал, что Москва пала.