Кривая Империя. Книги 1-4

Эти предварительные меры шума не вызвали, и был нанесен главный удар, предсказанный честной невестой Натальей Шереметевой. 14 апреля грянул манифест. Двое главных Долгоруких, Алексей и сын его Иван обвинялись в отвращении императора от уроков управления, сманывании мальчишки на охоту, подсовывании ему Кати Долгорукой. К тому же, таская царя по игрищам, Долгорукие его простудили, сделали легкой добычей для оспы. Еще Анна уколола обвиняемых «кондициями»: они сами раздавали чины направо и налево. Ну, и имущество казенное разворовали, конечно, почти как Меншиков. Этих Долгоруких, достойных «наижесточайшей казни», почти помиловали, — разжаловали, лишили «кавалерий», разослали губернаторами по дальним городам с женами и детьми. Семейства отъехали со стенаниями. Они понимали, что за губерниями последуют Соловки, Нерчинск, каторжные работы.

Теперь нужно было управлять страной. Управлять стали Бирон и Левенвольд. Самой Анне за сплетнями дворовых девок делать это было некогда и лень. Хорошо хоть за спинами Бирона и Левенвольда стеной стоял Андрей Иваныч Остерман, человек, знающий все российские дела. Чиновную пирамидку стали заполнять курляндскими немцами, и это вызвало возмущение русских. От возмущения решили спасаться усиленной охраной. Создали третий гвардейский полк — Измайловский. И не успели наши кадровые военные помечтать о должностях, как все командные высоты в новой гвардии тоже захватили немцы. И это еще полбеды. Ненасытный двор стал страшно, до костей объедать российскую казну. Какие-то блудные дамы и полуштатские сволочи пригоршнями растаскивали жемчуга и бриллианты, мешками волокли столовое серебро и обыкновенное золото по кремлевским коридорам — сразу после отбоя. Фейерверки, как зажглись в столичных небесах, так и не гасли, смешиваясь с неожиданным северным сиянием и брызгами винных струй. Москва, временно ставшая столицей, гремела и сияла.

Праздновали всё подряд. Послы посылали домой удивительные репортажи: «Я был при многих дворах. Могу уверить, что здешний двор своею роскошью и великолепием превосходит даже самые богатейшие, не исключая и французского». Вот расписание «машкарадов» в Москве на февраль 1731 года:

с 8 по 18 нон-стоп без повода;

15 февраля в нем выделяют годовщину въезда императрицы в Москву; в следующее воскресенье бал при дворе; во вторник — у великого канцлера; в среду — у престарелого фельдмаршала Долгорукого; 25 февраля — у вице-канцлера Остермана.

Немецкий двор веселился, русские замерли в ожидании новых ссылок, Историк горестно недоумевал, куда же делись птенцы гнезда Петрова, почему кругом одни остерманы и минихи? Но эти-то — хоть люди умелые, а Бирон? Зла не хватало смотреть на его довольную, наглую, тупую рожу.

Для сдерживания недоумевающих и возмущенных был воссоздан компетентный орган. Теперь он назывался «Канцелярия тайных розыскных дел».

В Петербург — временно — двор переехал в начале 1732 года. Московский воздух чем-то очень нравился Анне. Он был каким-то хмельным, грешным, азартным. Анна обещала вернуться и держать столицу в Москве.

Давайте запомним это. У нас в России переезды между Питером и Москвой, намеки на это, сборы и намерения, слухи о перемене столицы — есть верная примета реформ — расстройства Империи после взлета или, наоборот, вздутия после расслабления.

Анна совершенно случайно восстановила былую славу русской армии. В Польше возник новый кризис. По смерти короля Августа II две партии — его сына Августа III и Станислава Лещинского — дошли до полевых и осадных сражений. Наши поддерживали Августа и осадили Лещинского в Данциге (Гданьске). Осада шла не шатко не валко, пока в Питере Миних не разругался с Бироном — как-то неудачно пошутил над недалеким фаворитом. Бирон устроил Миниха командовать осадой — авось убьют — и Миних проявил неожиданную резвость. Он явился под Данциг 22 февраля 1734 года с небольшим штабом и 13 300 золотыми червонцами и «начал поступать с городом без всякого сожаления». 9 марта он взял Шотландию, — не часть Британской Империи, конечно, а богатое предместье Данцига. Захваченных припасов хватило на прекрасное обеспечение армии и плотный обстрел города. Потом произошел казус, вполне разоблачающий полководческие таланты Миниха. В последних числах апреля он решил взять форт Гагельсберг и завершить осаду. Восьмитысячная русская армия, полная боевого азарта, ночью, на цыпочках совершила марш-бросок и появилась у стен форта. Осажденные спросонья встретили ее залпом наугад наведенных пушек. И — вот же черт! — сразу у нас были убиты все командиры всех трех наступающих колонн.

Дальше разворачивается трагифарс. Русская армия останавливается на самом видном месте: а куда идти? — командиров же нету. Поляки-шведы-французы — сторонники Лещинского — начинают косить русских со стен — залп за залпом. Те три часа стоят, в буквальном смысле — стоят! — насмерть. Адъютанты Миниха передают войскам приказ отступать. Русские герои, упершись рогом, гордо заявляют, что им лучше умереть на месте, чем отойти! И Миних растерялся…