18-го утром на Васильевском острове перед зданием Коллегий на лужайке возвышался эшафот. Астраханский полк окружал его плотным квадратом, чтобы толпа разгоряченных болельщиков не прорвалась на арену. В 10–00 под бой курантов ходячих врагов народа вывели на всеобщее обозрение, больного Остермана везли на позорной, в одну лошадь упряжке. Остерману первому зачитали смерть, положили его на плаху. Один солдат оттягивал волосы, другой медленно, под дробь вытаскивал из мешка топор. Когда топор был готов, секретарь снова полез в свой портфель и объявил, что вот-де, Андрей Иваныч, тут еще какая-то бумажка завалялась, ну-ка посмотрим, посмотрим. Ух, ты! «Матушка императрица и Бог даруют тебе жизнь!».
Обомлевшего Остермана снесли в кресло, откуда он парализованно наблюдал дальнейшее действие. Всем прочим зачитали их жуткие вины, не выводя на эшафот. Враги, почуявшие закон жанра, уже как-то нагловато слушали обвинения, приговоры и помилования.
Но мы-то, мы! — народ православный, наивный, жаждущий зрелищ непосредственно после водки — в ущерб хлебу, как же мы? Хорош театр, в котором Отелло вдруг не душит Дездемону! Этого мы так оставить не могли. Кто-то закричал, что нас обманули, приглашали на казнь, а опять вывернули в пользу гадов! Толпа зашевелилась, стала толкаться, лезть к осужденным. Пришлось астраханцам взять ружья наперевес, а кое-кому и зубы высадить прикладами.
Елизавета вообще пренебрегла народными чаяниями. В ее царствование были почти прекращены пытки подследственных, введен мораторий на смертную казнь, то есть, к ней приговаривали, но исполнять приговор не дерзали. Прямо, как сейчас. Еще Елизавета притормозила высылку всех немцев, восстановила на службе заграничных инженеров, которых народ желал извести или изгнать вон.
Взамен кровавых зрелищ нужно было предложить что-нибудь доброе, и Елизавета поспешила в Москву на коронацию. 28 февраля 1742 года в пять часов утра московских обывателей разбудила пальба девяти орудий и благовест большого Ивановского колокола. Елизавета въезжала в Кремль по Тверской-Ямской — с колокольчиком.
— В порядке, мало изменившемся до наших времен, — объявил Историк.
— И до наших тоже, — заверил я.
Собственно коронация была назначена на 25 апреля. Опять потратили деньги на позолоту фанерных арок, раздали ордена, звания, чины. После коронации двор до конца года оставался в Москве. Здесь же 7 ноября было объявлено о назначении наследником престола племянника императрицы, Петра Федоровича.
В середине 1743 года русская армия захватила Финляндию у обманутых шведов, которые так надеялись на Елизавету, так хотели возвести ее на трон, так убивались, что она взошла на него без посторонней помощи.
Молодая императрица занялась экономикой и согласилась на приватизацию казенных заводов. Но по прошествию времени был сделан печальный вывод, что частные владельцы качеством продукции пренебрегают, кирпич у них выходит трухлявый, а черепица — ломкая. Раз за разом пытались отдать важные промыслы в «хозяйские руки», — как у людей, но ничего хорошего не получалось, — частные деньги разворовывались пуще казенных, — Россия, господа!
Со свободой предпринимательства покончили установлением сенатского надзора, а свободой слова занялся Синод. Было запрещено ввозить, печатать, распространять что-либо на русском языке без одобрения церковной цензуры. Не возражала церковь и против отрезания языков, ибо не только письменным и печатным путем распространяется у нас вольнодумие.
Вольнодумие при Елизавете обычно выражалось мнением о неправильном воцарения «незаконнорожденной дщери Петровой» в ущерб вполне законному Ване Брауншвейгскому или старой бабке Евдокии Лопухиной, нелюбимой, но живучей первой жене Петра. От этих напастей приходилось предохраняться, и отставной император Ваня стал окончательно невыездным.