Кривич

Их заметили издалека. На высоком кургане промелькнули едва различимые всадники, одетые в кожу, на невысоких гривастых лошаденках. Да и немудрено было не заметить такого количества бронных воинов, несшихся охотничьим веером, во все стороны сотрясающих землю на многие версты, глухими звуками конских копыт. Обогнув курган, далеко в степи дружинники узрели широкий хвост колонны врага, и направлявшийся к ней десяток конников, ранее виденных на кургане, смотревшихся крошечными силуэтами. Далеко успели уйти! Только не оторваться им от русов с грузом захваченного хабара и полоном, тяжелым камнем повисшего на ногах.

— Ату их! — взревел боярин, налитыми кровью глазами рассмотрев удалявшийся караван.

Услыхав приказ, воины, пришпорив лошадей, словно спущенный с руки в полет охотничий сокол, ринулись на добычу. Уже понимая, что караван не уйдет, они еще на подходе к нему заметили, как в разные стороны от повозок, верхами, по одному и небольшими группками, в степь рассыпались половцы, бросая награбленное и полон, а навстречу дружине, кто-то из вождей выводит наспех сколоченную ватагу степных воинов. Из их среды послышались возгласы, знакомые русичам по прежним столкновениям с кочевым племенем половцев:

— Алла билэ! Сарын къоччакъ!

И слитный хор голосов подхватил боевой клич в скоплении бойцов рванувшихся в последнюю в их жизни атаку:

— У-у-рра-а! Де-ерт! Де-ерт!

Какое-то непонятное мельтешение наблюдалось и в остановившемся караване, но разобрать, что происходит в тылу ворога, пока было не возможно.

Слитный удар, страшной силы, и от половецкой ватажки не осталось и следа. Русская лава разметала слабенький заслон. Кого не смогли зарубить в коротком бою, просто затоптали копытами лошадей. Прошли по трупам, будто не заметили препятствия. Справа и слева, огибая телеги каравана, пришли в еще большую ярость от увиденной картины резни. Где-то, около сотни степняков, практически на глазах дружинников добивала полон. Сотни связанных людей полосовали саблями прямо с седел, не жалея ни женщин ни детей инородцев. Кровь, как вода, выплескивалась из разрубленных тел, окрасила листья ковыля. Плачь и крики о помощи, были почти не слышны, уже некому было плакать.

— Бей! Бе-ей! — до хрипоты орал Монзырев, не слыша сам, что подобный возглас ревет вся дружина.

Лавина кольчуг и щитов, в едином порыве обрушилась на все живое, инородное, верещащее от боли и страха, заставляя его умереть, пожалеть о том, что это инородное вообще появилось на свет божий.

В захваченном караване кроме лошадей, из живых существ не осталось никого. Спешившись, русичи окружили место трагедии, осматривали тела погибших пленников, искали своих родных среди них, а найдя кого, зверели, на глазах теряли все людское, которое жило в них с рождения.

Привалившись спиной к колесу телеги, Монзырев прижал к груди окровавленный сверток материи. Слезы скатывались по морщинам на его лице, терялись в седых длинных усах. В полотне было завернуто тельце его маленькой дочери.

— Батька! Батька, очнись. Слезами горю не поможешь, — хриплым голосом, привел в чувство своего вождя Людогор. — Мои, вон тоже здесь. И жинка и сыночки.

Сотник тяжелой рукой ухватился за край телеги, перевел дыхание. Давалось ему все это нелегко.

— Что дальше делать?

Монзырев неловко поднявшись, уложил на телегу завернутую в полотно мертвую Ольгушку, окинул взглядом округу, представлявшую собой картину скорби, повернулся к соратнику.

— Передай сотникам, пусть люди сбрасывают барахло с повозок. Всех наших покойников грузят на них. Караван повернуть на Русь, в сопровождение отрядить один десяток воев.

Монзырев с усилием задавил в себе, готовый вырваться из груди всхлип.

— Как реку пересекут, пусть захоронят.

— Ясно. Нам-то как дальше?

— Дальше? Дальше. Цопон! — позвал стоявшего неподалеку печенега.

Старик, молча подошел, отводя взгляд от глаз боярина, уважая его скорбь по погибшим.

— Половцы не все погибли, единицы разбежались. Мыслю, что их следы поведут к одному и тому же месту. Ставь на след охотников, а уж дружина пойдет за ними.

— Сделаю, боярин.