О Веронике долгие годы ничего не было слышно. Только регулярные алиментные поступления на мой счет говорили, что она жива. Когда же мне исполнилось восемнадцать, и выплаты прекратились, последняя тонкая ниточка, связывающая с ней, прервалась. Родители никогда не делали тайны из моего рождения, поэтому никакого периода бунтарства, связанного с тем, что я неродная дочь, у меня не было. Но история Вероники вывернула мою душу наизнанку, настолько сильным был контраст между моими приемными мамой и папой и ее родными. Когда я стала собирать данные для своей истории, то без труда нашла Веронику Шапошникову в социальных сетях. Женщиной она оказалась достаточно известной, деятельной, и, пожалуй, ею можно гордиться. Не выйдя замуж и не имея возможности родить ребенка, она стала мамой для сотни детей, заняв должность директора городского детского дома. Я приезжала туда несколько раз, привозила вещи и игрушки. Так вот местная малышня, кроме как «мама Ника», ее никак не называет. Что ж, я рада, что она нашла себя. Смогла ли я после всего ее понять – пожалуй, да, простить – вряд ли. Сложно прощать или не прощать того, к кому не испытываешь ровным счетом никаких чувств. Может быть, когда у меня появятся свои дети, я посмотрю на это под другим углом. Но пока мне просто спокойно от того, что она нашлась.
Глава 34, в которой решается большая часть проблем
Начало рассмотрения задерживалось. Секретарь уже несколько раз выходила в коридор уточнять, не пришла ли опека.
— Ну что? — раздраженно глядя на часы, поинтересовалась судья.
— Это с ОПДН инспектор. Опеки нет.
— А ты им повестку высылала?
— Конечно, извещение вернулось. Может, позвонить?
Савельева недовольно цокнула языком. Короткое пятничное смс от Мамонтова «Ни фига непросто» и невесть откуда нарисовавшийся инспектор по делам несовершеннолетних настроения не добавляли.
— Звони. И приглашай всех, у нас следующее заседание уже через полчаса.
Четыре участника процесса полностью заняли маленький кабинет судьи. Секретарь грустно взглянула на стопки дел, лежащие на стульях, и протиснулась к своему рабочему месту. Даша узнала в женщине, облаченной в черную мантию, Олину маму и едва сдержала расползающуюся по телу дрожь.
— Дозвонилась, — отчиталась секретарь, — там ни сном ни духом. Сказали, через десять минут будут.
— Ладно, тогда подготовку проведем, а потом, если время останется, выйдем в процесс. Итак, у нас заявление об удочерении ребенка рассматривается в особом порядке, потому у меня сразу вопрос: что тут делает инспектор ОПДН? Какой у вас процессуальный статус?
Девушка подскочила, отчего папки с делами опасно накренились.
— Лучше сидя!
— Уважаемый суд, прошу определить мой статус и ввести меня в процесс как третье лицо, не заявляющее собственных требований. Дело в том, что в ночь с пятницы на субботу поступило обращение о нарушении прав несовершеннолетней Нестеровой Яны Владиславовны. На данный момент ребенок находится в распределительном центре, и нужно решить вопрос о его дальнейшем месте пребывания.
— Как? – Влад сорвался с места и едва успел поймать летящие вниз папки. – Почему в центре? Что случилось? Ее можно забрать?
— Заявитель, успокойтесь. И прошу вас, не вскакивайте. Там дела еще лежат не подшитые. Так, каким образом ребенок оказался не у заявителя?
Савельева задала вопрос инспектору, но пока та докладывала, смотрела на Мамонтова, пытаясь испепелить его взглядом. Мог бы подробнее объяснить, насколько все непросто. Адвокат же сидел расслабленно, и было видно, что если не вся история, то большая часть ему известна. Нестеров же, напротив, сжался весь как пружина. Кажется, закончи она сейчас процесс, сорвется за ребенком. А ведь когда с женой разводился, злился, не понимал, что к чему, терялся, но
В дверь постучали, и в кабинет просочилось новое действующее лицо.
— Простите за опоздание, можно? – Младший специалист опеки Светлана Таманская застыла у входа.
— Мы только вас и ждем, — не скрывая ехидства, бросила судья мнущейся девушке. Потом, повернув голову к инспектору, спросила:
— Подтверждающие обстоятельства, документы есть?
Ульяна протянула ксерокопии.