Кривое зеркало. Как на нас влияют интернет, реалити-шоу и феминизм

Неаполитанские романы, начинающиеся с книги «Моя гениальная подруга» (2011), рассказывают историю Лену и Лилы, с детства до старости. Ферранте интересует формирование личности, поэтому истории ее женщин обладают поразительной глубиной. Лену и Лила определяют себя через связь и противопоставление друг с другом. Каждая подобна книге, которую читает другая. История каждой – это рассказ о том, какой могла бы быть жизнь. «Моя гениальная подруга» начинается с неожиданного разрыва этой связи: Лену, уже старая женщина, обнаруживает, что Лила исчезла. Она включает компьютер и начинает описывать их жизнь с самого начала. «Посмотрим, победит ли это время», – думает она.

Лену и Лила выросли в бедном и суровом квартале Неаполя. Они одновременно и «близнецы», и противоположности. В классе они были самыми умными, но по-разному. Лену была упорной и трудолюбивой, Лила – блестящей и жестокой. Когда Лила не смогла заплатить за обучение в средней школе, их истории начали расходиться. Лила помогала Лену получить образование. В шестнадцать лет Лила вышла замуж за сына хозяина магазина. В день свадьбы она взяла с подруги слово продолжить учиться. Она обещает заплатить за учебу. «Ты – моя гениальная подруга, и ты должна быть самой лучшей среди девчонок и мальчишек», – говорит Лила.

Лену поступает в университет, и Лила отдаляется от нее. Она высмеивает ее любовь к претенциозным писателям-социалистам. Лену издает свой первый роман, но потом обнаруживает, что бессознательно списала старое сочинение Лилы, еще из начальной школы. Узнав, что Лила организовала забастовку, Лену представляет подругу «триумфатором, достижения которой вызывают восхищение, истинным лидером революции». Она представляет, как Лила говорит ей: «Ты хотела писать романы, я же создала роман с живыми людьми и кровью в реальности». Борьба и переписка двух подруг – отражение, отклонение, противоречие, раскол – очень точно отражают взаимосвязь между разными формами женского авторитета, которые, в свою очередь, связаны со структурой авторитета мужского. Перед нами открываются бесконечно переплетенные связи между героинями, о которых мы читали, которыми могли бы быть, которыми являемся.

В 2015 году Ферранте дала интервью журналу Vanity Fair, где сказала, что ее вдохновляла «старая книга» «Связанные нарративы» Адрианы Кавареро. Этот глубокий, блестящий трактат был переведен на английский язык в 2000 году. В нем идентичность называется «совершенно показательной и относительной». По Кавареро, идентичность – это не то, чем мы наделены от рождения и что проявляем, но то, что мы познаем через нарративы, которые предоставляют нам другие люди. Она упоминает сцену из «Одиссеи», где Улисс неузнанным сидит при дворе феаков и слушает, как слепец поет о Троянской войне. Он никогда не слышал, чтобы кто-то другой рассказывал о его жизни, и рассказ этот вызывает у него слезы. Ханна Арендт[82] называет этот момент, «в поэтическом смысле», началом истории: Улисс «никогда прежде не плакал и уж точно не плакал, когда слышал рассказы о том, что произошло в действительности. Лишь услышав эту историю, он сумел в полной мере осознать свое значение». Кавареро пишет: «История, рассказанная “другим”, окончательно раскрыла его собственную идентичность. И Улисс в роскошной пурпурной тунике это понял и зарыдал».

Далее Кавареро переводит историю Улисса в третье измерение, где герой неожиданно осознает не только собственную историю, но и свою потребность в повествовании. «Между идентичностью и повествованием… существует напряженная связь – желание», – пишет она. В той же книге она приводит реальный пример Эмилии и Амалии, членов миланского женского книжного клуба. Эта группа оказала значительное влияние на Ферранте. Эмилия и Амалия рассказывали друг другу о своей жизни, но у Эмилии никак не получалось сделать это связно и последовательно. И тогда Амалия записала историю подруги на бумаге. К этому времени она слышала ее столько раз, что запомнила наизусть. Эмилия стала носить записи Амалии в сумочке. Она перечитывала свою историю снова и снова. Восприятие собственной истории в виде повествования «захлестывало ее эмоциями».