Кривой четверг

Вообще-то Света не поняла, почему Флора Яковлевна смешала в одну кучу поиски истины и познание самого себя. Истина — это то, к чему можно стремиться и достичь путем знания, путём долгих занятий, — так представлялось Свете. Во всяком случае, это то, что вне человека. Но вдаваться в отвлечённые рассуждения сейчас ей не хотелось. Хотелось продлить ощущение торжества, приподнятости, и она только молча кивала в ответ. У ворот они остановились. Флора, зябко кутаясь в свою старенькую, во второй раз — только при Свете — перевязанную кофту, что-то хотела добавить на прощанье (Света уловила слово Herz (сердце)), но слезы снова заблестели в глазах, она махнула рукой и пошла к себе.

Света вышла за ворота и остановилась, вспоминая, как она шла здесь в первый раз — семь лет назад. Как это было давно и как много изменилось с тех пор, и в первую очередь она сама. Ощущение торжества и победы исчезло, каким-то образом Флоре Яковлевне все-таки удалось перестроить ее. На смену прежнему состоянию пришло теплое, глубокое чувство. И у Светы впервые что-то дрогнуло внутри от неясной жалости к Флоре Яковлевне. Вспомнилось, как она в первый и последний раз говорила о погибшем муже и сыне, как она радовалась за своих детей. А ведь только Вилли у нее после армии поступил в политехнический, да и то на вечерний, чтобы днем работать. Эрика тоже устроилась к старшему брату на текстильный комбинат. Ни один из них не стал продолжать дело Флоры Яковлевны, ни один из них не знал немецкого языка так, как Света. Конечно, это и радует Флору Яковлевну.

И домой она шла все с тем же ощущением тихого счастья, которым хотелось поделиться, пусть и с родителями. Рассказать им, какими легкими показались тексты и какая трудная попалась загадка, ее и на русском-то не сразу отгадаешь. «Что всего ненасытнее?» Она вспомнила красивую надпись и печать на книге, как с чувством пожал ей руку председатель комиссии и многозначительно пожелал успехов; как с достоинством, почти как Вика, держалась Света, как спокойно протянула руку, вроде тысячу раз ей вручали награды. И вообще, хотелось сказать, как хорошо все на свете устроено, какая впереди у нее светлая и ясная дорога. Она, конечно, поступит, в этом нет никаких сомнений. И параллельно будет учить английский и французский языки. Вика права. Света способная, языки ей даются легко, и она скоро станет известным переводчиком. Много ли таких, как она?

Но, шагнув во двор, Света увидела в окне комнаты мать и отца, сидящих за столом, сизый дым от «Беломора», услышала их неестественно громкие голоса, в лицо пахнуло противно, как от клетки со зверями, нечеловеческим запахом, словно, направляясь в одну сторону, она всякий раз, как в заколдованном лесу, попадала в то место, откуда хотела уйти.

Привалившись к косяку, Света заплакала тяжелыми, как ртуть, злобными слезами, полными тоски и бессилия. Чтобы успокоиться, она разорвала носовой платок зубами, несколько раз ударилась головой о косяк.

«Кто там? — громко и весело, с готовностью принять кого угодно, крикнула мать. — А-а-а! Это ты, Тулечка, золотце наше...»

«Нет, это не я!» — ответила Света и прошла к себе, плотно закрыв дверь.

Она успела только снять плащ и повесить его, как вошёл отец и с пьяной важностью спросил: «Ты что же это? С родителями по-человечески поговорить не желаешь? Ты что же, нас за людей не считаешь? Мы тебе все: и кормим, и поим, обуваем-одеваем, а ты...»

У Светы в груди, как дрова, облитые бензином, полыхнула ярость.

«Да что ты пристал? — нарочито беспечным тоном вступилась мать, утягивая его за руку в другую комнату. — Устала она, не видишь, что ли? Все по библиотекам занимается, старается, не то что мы с тобой, недоучки! Она у нас умница!»

Обычно отцу такие разговоры доставляли удовольствие, он начинал вспоминать, с каким трудом ему давалось учение, а то бы он большим человеком стал, голова-то у него хорошо варит, потом вытаскивал из карманов мятые трешки и говорил: «Вот, купи себе книжки». Но тут он не поддался.

«Ну и что? — качнувшись, как будто его не держала земля, продолжил:

— Я, может, ради нее семью сохраняю, давно бы ушёл, а она? Ты глянь, как на меня смотрит? Дочь это или кто?»

Света почувствовала, что «заходится», что ее несет такое страшное течение, где уже нельзя сопротивляться, иначе не выдержать.

«Семью сохраняешь?! — начала она совершенно несвойственным ей низким голосом. — Это ты семьей называешь?! Обуваешь-одеваешь?! Не надо мне от вас ничего! Я вас не просила, чтобы вы меня рожали, а если уж, помимо моей воли, на свет произвели, так хоть дайте мне спокойно доучиться! — Тут голос у нее сорвался, и она неожиданно перешла на другой, визгливый: — Вы меня издергали своими драками!.. Я… спать спокойно не могу... Мне кошмары снятся... Мать полуголая по улицам носится, ты за ней с топором... Стыдно!»