Кризис 19.11.2008

— Революцию 1917 года я считаю крупной исторической трагедией моей страны, я бы даже запнулся на слове революция, это была не революция, это был переворот, по Бернсу — тот случай, когда мятеж закончился удачей и называется иначе. Очень скверная страница нашей истории. А вот ко всему советскому периоду у меня такого однозначного отношения нет. И вообще — нет цельного советского периода. Тот ужас, который был связан со сталинизмом — и тридцать седьмой год, и коллективизация, и непомерная цена индустриализации — это одно. А с другой стороны — Победа, Гагарин, расцвет науки. Тот же Лапин — можно о нем что угодно говорить, но это он подарил нашему народу «Иронию судьбы». Вот как бы мы без нее жили? И вообще, я хочу сказать: при советской власти был Товстоногов, был «Современник», были «Дети Арбата» и все чего хотите — а сейчас нет ни Главлита, ни агитпропа, ни новых классиков. Кого из наших с вами современников можно назвать классиком? Донцову, что ли?

VI.

К концу разговора желание сбить этого проповедника с его стройной речи овладело мной почти до истерики. Я задал неприличный вопрос — кого, Брежнева или Путина, он считает более крупным историческим деятелем.

Зорин ответил не задумываясь и, черт его подери, так же по-проповеднически:

— Брежнева, с которым я был хорошо знаком, я крупной фигурой назвать не могу. А Путин уже вошел в хорошем смысле в историю России. Сравнивать очень посредственную фигуру Брежнева с выдающимся деятелем, который к тому же еще не завершил свой путь — ну как можно их сравнивать? Несопоставимый масштаб.

Удивительно — но после этих слов моя истерика проходит. Я пытаюсь представить, как отреагировал бы Леонид Ильич на такие слова, если бы у него была возможность их услышать, и вдруг понимаю — Брежнев не обиделся бы. Обнял бы Зорина и сказал бы ему что-нибудь типа: «Да ладно тебе, Валентин, давай лучше о хоккее». Я так хорошо себе это представляю, что, когда жму Валентину Зорину на прощание руку, уже не думаю о том, что здорово все-таки было бы как-нибудь его сбить, смутить. Зачем? Ему 83 года, он воевал, он первый выпускник МГИМО и самый долгоработающий журналист страны. Он знает, как надо. Он прав.

Достаточные люди

Кому на Руси жить хорошо

Михаил Харитонов  

Фиолетовая роза была обсыпана серебряными блестками и завернута в зеленую хрустящую пленку. Я подумал, что было бы неплохо еще вставить в розу лампочку. Маленькую такую, красную. Или желтую. Чтобы уж дойти до того градуса красоты, которая мир спасет. Мир — замухрыжчатый, кривой мир перед цветочным киоском — явно нуждался в спасении.

Лёха смотрел на розу с этаким брезгливым удовольствием. В его время такая штука казалась вполне шикарной. Как и его куртка. Как тачка его — вполне себе справная по тем временам бэха. Сейчас, конечно, на фоне сплошного потока блескучих машин, плотно забивших все московские улицы, она смотрелась по-ленински: дешево и сердито.

Внутри, впрочем, было вполне ничего, только очень воняло от розы. В фиолетовый цвет ее красили какой-то едкой химической дрянью.

— Катьхин цветочек, — Лёха, не отрываясь от дороги, дернул головой, обозначая розу, лежащую на заднем вместе с двумя сумками жрачки. — Она цветочки любит. Я ей сто роз подарил. Ну, тогда еще, в смысле. Хотя, — подумав, поправился он, — не сто. Не помню сколько. Все равно в багажник еле влезло, я их туда запихивал, представляешь? Вонищи-то было.

Я вздохнул, изображая понимание. «Тогда» — это было до девяноста восьмого, когда Лёха крутил дела. Дела крутились через «Мосвестгидрабанк» — или как он там назывался. В девяносто восьмом мосгидра слилась вместе с лёхиными деньгами. Потом он снова пытался подняться — при какой-то околомэрской конторе, что-то даже и выходило, все выходило-выходило, да и не вышло. А потом он снова сошелся со своей Катьхен и забил.

— Как там у нее дела? — поинтересовался я для порядка, делая вид, что пристегиваюсь ремнем.

— Катьхен — цыпа, — бодро доложился Лёха. — У нее все ничегосики.

— Насчет наследника не думаете? — спросил я еще более для порядка. Лёха был человеком правильным и такого вопроса ждал в обязательном порядке.

— Ты чё, сейчас такое время, — предсказуемо затянул он обычную песню, — вообще ничего не понятно...

— Время всегда такое, — подначил я, опять же в обычной манере.

— Ага, типа в войну рожали, — хмыкнул Лёха, перестраиваясь.

— Рожали, между прочим, — я покосился, наблюдая, как в правом ряду неуверенными рывками движется породистая темно-красная машина. За рулем сидела девушка типически понятной наружности.

— Мля, — выругался Лёха, — смотри, какая тачила. На седьмую серию девка насосала.

Я не знал, что такое «седьмая серия» — для меня все машины были на одно лицо. Но вот насчет происхождения тачки — в этом сомневаться было сложно.

— Тую маму, — Лёха ускорился, — они ж, тудыть, водить не умеют, совсем. Ты видал, чё эта коза творит?