Кризис и Власть. Том I. Лестница в небо

Казалось бы, самое время обратиться за помощью к Левиафану. Но тут мы сталкиваемся с новым удивительным открытием: слово «левиафан» в тексте «Двух трактатов» встречается лишь дважды, и оба раза — вовсе не как произведение Гоббса! Локк избегает любых упоминаний о своем предшественнике, и это не случайность. Гоббс, популяризировавший (конечно же, не в массах, а среди участников властных группировок) идею договорного, рукотворного устройства государства, одновременно полагал, что устойчивой формой такого государства может быть только единоличное правление[508]. Вступать в открытую полемику с Гоббсом, именем Левиафана которого обосновывалось любое государственное строительство, значило нарушить целостность всей виговской идеологии, и потому Локк развивал изобретение Гоббса, не упоминая его самого.

Итак, кому же доверить управление государством, чтобы исключить использование такого управления в личных целях? Сама постановка вопроса содержит ответ: разумеется, не личности, и даже не группировке. Левиафан, государственная машина, обеспечивающая мирное разрешение конфликтов, и должен представлять собой машину[509], работающую по строгим, одинаковым для всех правилам. Только в этом случае ни одна из властных группировок не сможет использовать ее для уничтожения всех остальных; только такая машина обеспечит реальный «гражданский мир» и гарантирует право группировок на жизнь.

Читатель. Машина, говорите? Работающая как заведенная ради чужих, а не своих интересов? Не слишком привлекательное занятие для главы государства!

Теоретик. Вильгельм III, уже захвативший к тому времени английский престол и обнаруживший некоторые его особенности, был с вами полностью согласен:

Он сказал мне однажды, — вспоминал епископ Бенет об одном из своих разговоров с принцем Оранским, — что он понимает пользу республики, так же как и королевского правления, и невозможно определить, какое — лучшее; однако он уверен: худшее из всех правлений — такое, при котором король — без власти и без денег [Томсинов, 2010, с. 197].

Руководитель государственной машины, полностью зависящий от установленных не им законов, не обладает никакой властью. «…Политической властью я считаю право создавать законы…» — пишет Локк уже в первой главе второго из «Двух трактатов». Изобретение английской аристократии, появившееся после правления Карла II, заключалось в лишении государства (а вместе с ним и короля!) всякой реальной власти и превращения его в безличную машину для соблюдения законов. Тридцати лет (с момента казни Карла I до начала обсуждения «Двух трактатов» в кругу Шефтсбери) оказалось вполне достаточно, чтобы английские аристократы на собственном опыте убедились в недостаточности гоббсовского изобретения. Какое-то время король помнит, кто посадил его на трон, но затем неумолимые законы Власти берут верх, королевская группировка усиливается, становится господствующей — и начинает уничтожать все остальные. Для властных группировок единственным способом выжить в долгосрочной перспективе оказывается полное подчинение государства Закону, превращение в государственную машину, не имеющую возможности стать самостоятельным субъектом Власти. С появлением такой машины борьба между группировками переносится с полей сражения в стены парламента, где обсуждаются и принимаются Законы. Обычные же конфликты между группировками решаются государственной машиной[510] в формальном порядке:

[Вступая в общество, человек]… уполномочивает общество или, что все равно, его законодательную власть создавать для него законы, каких будет требовать общественное благо; он должен способствовать исполнению этих законов (как собственным установлениям). И это переносит людей из естественного состояния в государство, поскольку на земле появляется судья, имеющий власть разрешать все споры и возмещать любой ущерб, который может быть нанесен любому члену государства; этим судьей является законодательная власть или назначенное ею должностное лицо [Локк, 1988, с. 312].

Определив государство как состояние, в котором между любыми людьми существует независимый суд, Локк моментально приходит к выводу, что абсолютная монархия государством не является:

Отсюда очевидно, что абсолютная монархия, которую некоторые считают единственной формой правления в мире, на самом деле несовместима с гражданским обществом и, следовательно, не может вообще быть формой гражданского правления… В тех случаях, когда существуют какие-либо лица, не имеющие такого органа, к которому они могли бы обратиться для разрешения каких-либо разногласий между ними, эти лица все еще находятся в естественном состоянии. И таком состоянии находится каждый абсолютный государь в отношении тех, кто ему подвластен [Локк, 1988, с. 312–313].