Кризисное обществоведение. Часть 1

Западное общество создало свою антропологическую модель, которая включает в себя несколько мифов. Вначале, в эпоху Научной революции и триумфа ньютоновской картины мира, эта модель базировалась на метафоре механического атома. Так возникла концепция индивида, развитая философами и учеными.37 Затем был длительный период биологизации (социал-дарвинизма, затем генетики), когда люди представлялись животными, борющимися за существование, причем механизмом естественного отбора была конкуренция.

В кальвинизме, который дал религиозное оправдание рыночной экономике, люди изначально разделены на избранных и отверженных. Людей соединяет не любовь и сострадание, а ненависть и стыд. Вебер поясняет, что дарованная избранным милость требовала от них «не снисходительности к грешнику и готовности помочь ближнему…, а ненависти и презрения к нему как к врагу Господню».

У Гоббса «равными являются те, кто в состоянии нанести друг другу одинаковый ущерб во взаимной борьбе». Равенство людей-«атомов» предполагает здесь как идеал нелюбовь и солидарность, а непрерывную войну: «хотя блага этой жизни могут быть увеличены благодаря взаимной помощи, они достигаются гораздо успешнее подавляя других, чем объединяясь с ними».

В России четкой модели выработано не было, а складывалось принимающее разные формы представление о человеке как соборной личности. В русском мироощущении этому представлению соответствовала идея всеединства, выраженная в концепции мира — как Космоса, так и общины.

Согласно мироощущению русских, людей связывают любовь к ближнему, добрые дела, которые мы делаем другим и можем надеяться, что кто-то сделает доброе дело и для нас. Достоевский писал: «Наша нищая неурядная земля, кроме высшего слоя своего, вся сплошь как один человек. Все восемьдесят миллионов ее населения представляют собою такое духовное единение, какого, конечно, в Европе нет нигде и не может быть…». Здесь дана восторженная оценка русскому типу человеческих отношений. Но для нас важнее не оценка, а фиксация различия представлений об идеальных отношениях людей.

В России разрыва общинных связей и стоящих за ними связей религиозного братства не произошло, несмотря на воздействие капитализма. Российская социальная философия (как православная, так и либеральная, а позже — советская) считала концепцию индивида некорректной, поскольку общество и личность связаны нераздельно и создают друг друга. Человек как соборная личность есть средоточие множества человеческих связей. Здесь человек всегда включен в солидарные группы (семьи, деревенской и церковной общины, трудового коллектива и пр.).

Некоторые либеральные философы в нынешней России утверждают, что в ходе модернизации Россия изжила общинную культуру и сегодня россияне — более индивидуалисты, чем на Западе. Это — идеологическая установка, которая не подтверждается социологическими исследованиями. Напротив, российское общество смогло пережить социальное бедствие 90-х годов только благодаря низовым («молекулярным») сетям взаимопомощи именно общинного типа.

А.С. Панарин пишет: «[Русский народ] оказывается хранителем общинного сознания в эпоху, когда общинность репрессирована политически, экономически и идеологически. В этом смысле народ оказался великим подпольщиком современного гражданского общества… Современный "цивилизованный Запад" после своей победы над коммунизмом открыл "русское народное подполье", стоящее за коммунизмом и втайне питавшее его потенциалом скрытой общинности… В тайных нишах народной общинности находил укрытие жизненный мир с его до сих пор скрытыми законами, может быть, в принципе не переводимыми на язык прогрессизма».

Для западной культуры характерна биологизация общества (социал-дарвинизм) Обоснование конкуренции «природой человека» развивалось множеством философов. Ф. Ницше писал: «Сама жизнь по существу своему есть присваивание, нанесение вреда, преодолевание чуждого и более слабого, угнетение, суровость, насильственное навязывание собственных форм, аннексия и по меньшей мере, по мягкой мере, эксплуатация».

Напротив, русская культура социал-дарвинизм отвергла. В.В. Розанов заметил: «Ницше почтили потому, что он был немец, и притом — страдающий (болезнь). Но если бы русский и от себя заговорил бы в духе: "Падающего еще толкни", — его бы назвали мерзавцем и вовсе не стали бы читать».